– Я вам так скажу, людей жалко, конечно, но вот если по-честному… – проговорил герр Мурашко. – Верите, нет, я смотрю на все это и мне… скучно. Скучно вот это вот все. Я же читал об этом уже раз сто. Ремарк уже обо всем написал. У Ремарка хорошо получилось, сильно. За живое задевает. А это не задевает, понимаете. Скучно…
– Понимаю, – ответила Лидия Павловна.
Она и правда наконец все поняла.
Книги.
В книгах давно уже описали и ужасы войны, и смех ребенка, и башмак, и даже гвоздь, которым подбит башмак. Мир не шел ни в какое сравнение с собственным описанием, сдобренным ловко подобранными эпитетами и олицетворениями. Цветы, заключенные в тиски метафор, пахли куда сильнее цветов, с которых их писали. Превращенные в слова рассветы и ракеты становились невзрачными.
Писатели, как птички по зернышку, склевывали мир, и мир тускнел.
Лидия Павловна подумала, что, наверное, мир не исчез до конца только потому, что осталась еще на свете неописанная вещь.
Об этом вообще многие стали догадываться. И Рукавишников тоже.
Биографическая справка, которая перепечатывалась слово в слово двадцать шесть раз подряд на задних сторонах обложек его книг, гласила:
«Эмиль Ширин – писатель, автор романов, финалист литературной премии "Перо поколения". Родился в городе Старый Плёс. Окончил филологический факультет Краснореченского государственного университета. Работал корреспондентом в районной газете "Голос Краснореченска", преподавал русский язык в средней школе. В настоящее время полностью посвятил себя литературному творчеству».
Честно говоря, филологический факультет Рукавишников бросил на втором курсе, корреспондентом – работал, да, но всего полгодика, а про учительство кто-то однажды упомянул в статье по ошибке – так оно и вошло в биографию навеки. А что, придавало веса. «Перо поколения» получил еще в старших классах, но в интервью ни разу не уточнили. Про Старый Плёс – чистая правда, как и про то, что Рукавишников полностью посвятил себя литературному творчеству – под псевдонимом Эмиль Ширин.
Вот уж к кому точно подходило определение «невзрачный»: вздумай он ограбить банк, никто из свидетелей не смог бы назвать его особые приметы. «Он был настолько обычным, что это казалось почти удивительным», как описал Рукавишников своего альтер эго в четырнадцатом по счету романе «Любовь на мели». Полноватый мужчина за сорок, похожий на скомканный лист бумаги, – его сравнение. Мягкие, неторопливые руки, сутулые плечи – сказывались годы сидячей работы. Рукавишников целыми днями просиживал штаны, методично уничтожая мир.
С женщинами у него не задалось с самого начала, что логично и довольно скоро сделало его самым продаваемым автором любовных романов. Рукавишников ненавидел, когда о прозе говорили «вкусная», как о еде, но критики почему-то так и норовили вставить это определение в каждый отзыв:
«…Очередной роман Ширина "Сердца в унисон" – изысканный коктейль из любовных интриг, загадок и неожиданных поворотов, написанный так вкусно, что…»
«…Проза Ширина буквально тает во рту, оставляя приятное послевкусие, – исключением не стал и его новый роман "Одиночество вдвоем", в котором…»
«…В новой книге "Любовница по рецепту" автор мастерски создает атмосферу, в которой нежность и разочарование переплетаются в тугой узел, а его вкусный язык заставляет…»
В конце концов Рукавишников не выдержал и в романе под названием «Страсти сердцееда» сделал главного героя шеф-поваром, а по совместительству – сердцеедом, но в самом буквальном, каннибалистическом смысле слова. Будет вам вкусная проза, черти. Рукавишников ходил в рестораны с блокнотиком, заказывал вепря в лепестках хрустящего имбиря или сибаса на вулканическом гриле, что бы это ни значило, пережевывал каждый кусочек как в замедленной съемке, пытаясь уловить все нюансы вкуса и текстуры, тщательно записывал всякий, даже еле различимый оттенок, изобретая несуществующие определения вроде «сливочнозвучный» или «горчинственный». На двадцать седьмом романе мог себе позволить и не такое. Дома во всех вариантах готовил куриные сердечки как замену человеческим. Лучше всего получалось, если предварительно поварить их минут сорок. Рукавишников почти закончил кулинарную эпопею, когда однажды, разогрев в микроволновке замороженную котлету, заметил, что она недосолена, крутанул пару раз мельничку с розовой гималайской, но та оставалась по-прежнему пресной, крутанул еще раз – ничего. Нашел в ящике йодированную соль, вкинул щепотку, половину чайной ложки, три четверти, целую, потом окунул язык в пачку – ничего не почувствовал. То же самое с сахаром – словно строительная пыль скрипела на зубах. Сунув нос в банку с кофейными зернами, Рукавишников окончательно решил, что подхватил ту заразу, которая лишает обоняния и вкуса.