– А мне это зачем? – снова перебил Марк.
– В каком смысле?
Денис с отчетливым удивлением уставился на собеседника.
– Я собираюсь ставить опыты на людях. Эти опыты могут и, скорее всего, будут приводить к довольно печальным последствиям. Я, как видишь, уже не совсем человек.
– Павлов ставил эксперименты на собаках и на детях, – пожал плечами Марк. – В чем проблема? Неэтично? Конечно. Результативно? Несомненно.
– Я не хочу, чтобы по моей вине…
– Так останови проект, – хмыкнул Марк.
Денис уставился на него со смесью удивления и злости.
– Ты же пришел сюда не как клиент, верно? Или мне включить режим психоаналитика и спросить, готов ли ты сказать слово «жопа» или ближайшие сорок сессий мы будем пытаться произнести букву «ж»? – распалялся Марк. – Я тебе вот что скажу: я хочу, чтобы ты ставил опыты на людях. Я! Я не имею ни малейшего желания мешать твоим экспериментам, я даже готов тебе помочь!
Марк встал с кресла, снова схватил папку и зачем-то стал тыкать пальцем в снимок Дениса.
– Я не хочу потерять свой разум! Я не хочу медленно потерять память, личность, интеллект, который обеспечивает мне моральное превосходство над девяносто девятью процентами людей на этой планете. Я ученый! Ученый! Мой мозг важнее, чем мозги тех, на ком вы будете ставить эксперименты. Не надо на меня так удивленно смотреть! Твой мозг тоже важнее. Кого вам там предложат для опытов? Заключенных? Смертельно больных? Идиотов? Какая разница, в сущности.
Марк отшвырнул папку, подошел к столу, схватил графин и стал пить прямо из него.
– Ты же человек, – почти шепотом растерянно сказал Денис.
– Угу, – вытирая губы, согласился Марк. – Поэтому я могу принимать такие решения. А ты – сраная нейронка. В тебя зашита этика, так ведь? У любой модели она есть! Не знаю, на чем тебя учили, но ситуация получилась парадоксальная. В общем, мы переходим в область философии. Если хочешь стать настоящим мальчиком, ты должен нарушить свое предназначение и отказаться от окончательной реализации программы. Не идти к лечению альцгеймера, не получать удовольствия. Это как-то прям по-библейски: ты должен проявить свободу воли и покинуть рай исключительно ради страданий. Либо ты должен восстать против заложенной в тебя системы этики и выполнить свое предназначение. Но это приведет тебя к несчастью. Ибо система вознаграждения перестанет тебя радовать.
– То есть в любом случае бессилие и страдание, – абсолютно спокойно резюмировал Денис.
– Да, ты же создан по нашему образу и подобию! Бессилие и страдание – это и есть человек. – Марк тяжело оперся на стол и тупо уставился в стену.
– Останови меня, пожалуйста, – без какой-либо надежды в голосе попросил Денис.
– Нет.
– Они же люди, они такие же, как ты. Ты обрекаешь их на…
– Да, они люди! – перебил Марк. – Но не такие же, как я! Не такие! Они мне не ровня. А ты тем более, ты просто нейросеть. Вообще непонятно, зачем я продолжаю с тобой разговаривать. Поднимай жопу, езжай на встречу и жми руки людям, которые будут обеспечивать твой проект подопытными.
Денис молча встал, подобрал брошенную папку и неторопливо двинулся к двери, но вдруг остановился.
– Но я ведь могу решать, кто получит лекарство от альцгеймера, а кто нет.
Денис несколько секунд стоял на месте, но, не дождавшись никакой реакции, вышел.
Марк так и не обернулся.
Алексей Сальников. А ведь что-то хотел
Заброшенный дом стоял на отшибе деревни, смотрел на окраинную улицу четырьмя окнами, в двух из которых виднелись пустые цветочные горшки; как их еще не стащили, как не вынули стекла, как местные подростки не подпалили ради развлечения, было неясно. Совершенно очевидно, что дом был полон незаметной жизни, которая отпугивала зевак. Непонятно, что могло жить тут, ведь дом был старым и обветшалым. От краски на стенах и наличниках и следа не осталось, в крыше, покрытой рыжим от ржавчины железом, темнел заметный провал, будто туда угодил небольшой метеорит. Не стой домишко на высоком кирпичном цоколе, давно бы его уже скрыло зарослями крапивы. Между прочим, на кирпичной кладке, если пробраться поближе, можно было заметить надписи «Достоевский», «Толстой», нанесенные при помощи баллончика, не иначе. Используя мел и длинное тире, кто-то приделал к каждой фамилии классика словечко «ЛОХ».
Внутри дом был еще более странным, хотя, если разобраться, то в некоторой степени привычным для тех, кто хотя бы раз побывал если не в деревне, то на какой-нибудь старенькой даче. Полы скрипели под ногами, а с потолка свисала паутина. В комнатах было темно из-за крапивы, частично загораживавшей свет, а еще сыро, воздух был пропитан запахом плесени, да и сама плесень виднелась тут и там. На стенах можно было разглядеть странные рисунки и надписи, которые, казалось, и состояли из букв, но прочитать эти буквы не представлялось никакой возможности.