— Что случилось, Эрик?
— Ты посмотри, Гретхен, милая! — и пастор раскрыл перед женой страницу новой книги. Среди скучных столбцов латинского шрифта стояла строчка: Sorex pygmaeus Laxmanni.
— Линней? — быстро спросила Маргарита и засияла улыбками. Отдельно улыбнулись губы, подбородок, ямочки на щеках, а пуще всего глаза.
— Ну да! Новое издание «Системы натуры». Читай… Впрочем, ты не знаешь по-латыни… Ну, так слушай.
Слушать было почти нечего. Одна строчка — с примечанием, что новый вид землеройки назван в честь открывшего ее в Сибири господина Лаксмана его именем. Но Маргарита попросила перечитать еще раз. Получилось как будто и больше. А потом пастор уж сам, без просьбы, прочитал строчку еще несколько раз. В кухне стало весело и чадно, потому что перекипевшее молоко убежало на очаг.
Целый день пастор был сам не свой. Он ходил к аптекарю Бранту и добыл в брантовских колбочках фосфор собственноручно. Потом дома расправлял бабочек, подклеивал засушенные растения, кормил пленных животных. Но на столе лежала раскрытая книга и пастор, проходя мимо, заглядывал в нее.
Когда зазвонил фабричный колокол, пастор сказал жене.
— Надо показать Ползунову, а?
— Разумеется, — ответила Маргарита и засмеялась.
— Что ты?
— Я думаю: как вы несхожи с Ползуновым. Я его не видала ни разу, но не вашим рассказам он такой мрачный. Наверно, никогда, даже в самой сильной радости, он не прыгал бы так, как вы.
— Ну, Ползунов не избалован счастьем.
— Когда вы приведете его к нам, Эрик?
Пастор не успел ответить. В сенях хлопнула дверь, затопали быстрые ноги и в комнату влетел человек — взъерошенный, без шапки, пьяный — не пьяный, но что-то очень веселый. Человек подпрыгивал, по-верблюжьи сгибая ноги, и неумело хохотал.
— Ползунов! — в изумлении ахнул пастор, — Иван Иваныч!
Ползунов увидел Маргариту. Ноги его сразу вросли в пол, он сконфуженно прикрыл горсточкой рот и сказал:
— Я к вам, Кирилла Густавыч… Можно?
Но тут же взмахнул рукой и залился смехом. Лаксман в первый раз слышал, что Ползунов смеется.
— Эх, ну и ну!.. Из Петербурга указ получен… Кирила Густавыч. Указ — мне машину строить, огнедействующую… Академия признала, говорит: «искренняя надобность» и за новое изобретение почесть можно.
— Вы говорите указ?..
— С сегодняшней почтой.
— Да вы садитесь.
— Горной канцелярии приказано отпустить деньги и металл для постройки.
— К печам или к руднику машина?
— Сначала к печам. Три треиб-офена и двенадцать рудоплавильных.
— Как я рад за вас!
— Только бы одну построить суметь. А потом заводы можно строить хоть на высоких горах, хоть в самых даже шахтах.
— Вы сделаете истинную честь своему отечеству, Иван Иванович!
Ползунов вдруг потерял дар речи и полез в карман. Из кармана появилась копия указа и письмо академика Шлаттера.
Академик писал, что, хотя огненная машина изобретена в начале сего века Северием в Англии и описана славным французским математиком Белидором, а также самим Шлаттером, но Ползунов достоен похвалы, ибо хитростью так оную машину умел переделать и изобразить, что сей вымысел должно почесть за новое изобретение. Он, вместо того, как таковые машины во всем свете состоят из одного цилиндра, разделил свою на два цилиндра, следовательно и другие члены для движения сей машины должен был вымыслить и в том имел очень хороший успех.
А указом царицы Екатерины повелевалось дать Ползунову звание механикуса, 400 рублей награды и строить его машину, как он укажет.
— Самое главное, что вы построите огненную машину, каких нет во всем свете, — сочувственно сказал Лаксман. — Какая же оттого последует выгода! Отныне вся отечественная промышленность будет иная. Я горжусь, что мне привелось быть свидетелем вымышления огненной машины.
Ползунов не знал, куда деть глаза, руки, ноги. А тут еще Маргарита подхватила хвалы мужа.
— Ведь вы не обедали, — сказала она. — Я словно чувствовала, какой замечательный гость будет у нас сегодня и сделала пирог с моксуном.
— Нет уж! — взмолился Ползунов, — Это самое… Я не хочу обедать.
— Да, да! — настаивала Маргарита, — вы должны пообедать. Сегодня наш общий праздник, — она поглядела на мужа. — Пирог большой и он как раз готов. Идемте.
Проходя мимо стола, Лаксман захлопнул книгу, которая лежала открытой. Захлопнул, не заглянув в латинский текст.
Многая лета
Дьякон положил могучий затылок на вырез золотого стихаря и проревел:
— Многая ле-та, мно-гая ле-ета, мно-о-о-о-гая ле-е-е еттаа!
Густой голос покатился по речке Барнаулке и осел в камышах. Оттуда эхо вернуло глухо и безнадежно: Лета! Лета… та!