Легко также видеть, почему обладание речью дает человеку огромное преимущество перед другими животными. Слова, соединяясь условной связью с понятиями, становятся символами, которые, когда мы произносим их мысленно или вслух, могут пробуждать весь комплекс представлений о свойствах, объединяемых данным понятием. Число свойств, которые мы могли бы объединить в одном понятии, наверняка было бы очень ограниченным, если бы мы не обладали системой, с помощью которой написанный или произнесенный символ может автоматически подключать нужные сенсорные входы для добавления новой информации к надлежащему комплексу следов памяти.
Нечувствительность механизмов мышления к повреждению мозга
В предшествующих главах мы уже не раз сталкивались с фактами необычайно малой чувствительности человеческой памяти, да и вообще умственных способностей человека, к обширным повреждениям головного мозга. Мы с удовлетворением отмечаем, что выводы, к которым мы пришли при рассмотрении явлений памяти и обучения, не противоречат этим наблюдениям, говорящим о диффузной локализации высших мозговых функций. Мы пришли к предположению, что следы памяти, соответствующие некоторому понятию или событию, разбросаны по разным областям мозга: зрительная часть следового комплекса находится в одном месте, слуховая — в другом, и т. д. И связи между этими дополняющими друг друга следами различной сенсорной модальности, очевидно, должны быть множественными. Процесс автоматического соединения, устанавливающий связь между слуховым и зрительным отображениями яблока в памяти ребенка, должен также связать зрительный след с обонятельным, слуховой с вкусовым, вкусовой с обонятельным и т. д. Если бы один из этих соединительных путей оказался прерванным в результате травмы или при хирургическом вмешательстве, остались бы другие пути, которые могли бы проходить далеко от поврежденного участка — вследствие совершенно различной локализации связей между местами хранения следов для различных сенсорных модальностей.
В дополнение к этой диффузности, естественно связанной с механизмами памяти, мы вправе предположить, что в самих элементарных следах памяти существует известная степень избыточности и, кроме того, целые комплексы следов, по крайней мере в некоторых случаях, могут быть дублированы в разных участках мозга. (Описанные в гл. 9 эксперименты Сперри с «расщеплением» мозга привели к этому выводу в отношении следов, связанных с навыками зрительного различения у животных.) Вполне возможно, что сочетание этих факторов диффузности и избыточности служит достаточной основой для объяснения неудач, постигавших исследователей при попытках установить локализацию высших интеллектуальных процессов.
Высшие интеллектуальные процессы
Чем ближе мы подходим к области сложных психических явлений, тем меньше прямых объективных данных оказывается в нашем распоряжении. Это было заметно уже в предыдущей главе, а сейчас стало совершенно явным: наше обсуждение все больше и больше основывается на субъективных и поведенческих данных неколичественного характера и все меньше подкрепляется измерениями, производимыми непосредственно на мозге и нервной системе. Очевидно, мы пришли к концу нашего рассмотрения фактических данных об устройстве и работе головного мозга.
Несколько досадно останавливаться в тот самый момент, когда мы подходим к высшим мыслительным процессам. Кажется, что здесь-то и должно начаться самое интересное, если бы только мы могли пойти дальше. И в самом деле, у нас есть способ хоть немножко продвинуться за пределы исследованной области: мы могли бы сопоставить некоторые из установленных нами фактов с другими идеями, которые кажутся нам правдоподобными и, по-видимому, позволяют построить теоретическую модель функции мозга, приближающую нас к объяснению тех высших интеллектуальных процессов, которые пока еще лежат вне области прямого объективного изучения.
Правда, здесь имеется ряд трудностей. Хотя изложенный в предшествующих главах материал содержал множество намеков и косвенных указаний относительно механизмов мозга, лишь немногое известно с достоверностью. Это значит, что любая попытка существенно приблизиться к объяснению сложных мыслительных процессов должна основываться на слишком большом числе непроверенных предположений. Но сама трудность и недостаточная изученность проблемы, делающая построение моделей более рискованным, чем в других областях, в то же время увеличивает шансы на крупный успех. Теория, даже если она не так солидно обоснована, как нам хотелось бы, все же дает какие-то путеводные нити, а в них наука о мозге крайне нуждается. Поэтому было разработано много теоретических моделей различных сторон функции мозга, и постоянно выдвигаются новые модели. Вероятно, все они в чем-то неверны, а многие из них — неверны во многом. Однако в целом это направление перспективно и несомненно окажется плодотворным.