Но все ли физиологические данные согласуются с этой интерпретацией анатомических фактов? Часть их безусловно согласуется. То, что мы узнали из гл. 4 об автоматических процессах, соответствует такому представлению. Примеры, которые мы рассматривали, не случайно касались функций, регулируемых гипоталамусом или другими отделами ствола мозга; насколько известно, ни один из физиологических процессов, существенно важных для поддержания жизни, не контролируется корой. Животное может жить в течение многих недель после полного удаления коры большого мозга. Кошка после такой операции отдергивает лапу от колющего предмета, глотает молоко и отвергает кислоту, введенную ей в рог; она может стоять и ходить, мяукать, а иногда даже мурлыкать. Но эти реакции кажутся по существу бессознательными. По-видимому, у нее нет никаких «мыслей», и она действует как автомат.
Все это отлично согласуется с нашим выводом, основанным на сравнительной анатомии. Однако мы знаем ряд других фактов, которые на первый взгляд противоречат представлению о коре как об органе, служащем только для сложных и специализированны реакций Как быть с точной корковой локализациям зрительных и других сенсорных процессов, в которой мы ранее (гл. 2) усмотрели столь утешительную аналогию со схемами, применяемыми в электронных вычислительных машинах? И с таким же упорядоченным расположением в коре отправных пунктов электрических сигналов, управляющих мышцами? Предназначены ли эти кортикальные механизмы только для более совершенного осуществления вне-кортикальных функций? Могли бы мы видеть, чувствовать боль и управлять мышцами, если бы кору нашего мозга пришлось удалить?
В отношении человека ответ на такие вопросы можно получить лишь путем сопоставления многочисленных клинических наблюдений на больных с той или иной формой повреждения мозга. Эти наблюдения, по-видимому, не противоречат нашим выводам, основанным на данных сравнительной анатомии, пока дело идет о двигательном контроле и о простых сенсорных функциях. Удаление прецентральной извилины (двигательная зона коры — см. изображение «гомункулюса» на рис. 7) приводит к постоянному параличу противоположной стороны тела, но только в отношении тонких или сложных двигательных актов. Грубые движения не нарушаются, и даже сравнительно тонкие, но несложные движения лица и рта бывают лишь незначительно расстроены после удаления лицевой моторной области коры. Так же в общем обстоит дело и при удалении постцентральной извилины (сенсорная зона — см. рис. 8). Осязательное различение бывает сильно нарушено, но ощущения утрачиваются не полностью.
Со зрением, однако, дело обстоит совсем по-иному. Удаление зрительной коры у человека ведет к полной слепоте. По-видимому, факты здесь действительно несовместимы с представлением о том, что кора — это только инструмент для тонких и сложных реакций. Где-то на пути прогрессивной эволюции от низших животных к человеку возникло, очевидно, качественное отличие. Лягушка с удаленными полушариями, несмотря на весь автоматизм ее поведения, видит как будто бы так же хорошо. Не говорит ли это о разрыве непрерывности в развитии головного мозга от вида к виду — о разрыве, который должен поколебать наше доверие к сравнительно-анатомичеким соображениям? К счастью, видимо, разрыва здесь нет. По крайней мере есть еще одно возможное объяснение. В принципах сравнительной анатомии нет ничего, что исключало бы передачу функции одного органа другому, если только это происходит постепенным и упорядоченным образом в ходе превращения одних видов животных в другие. Можно представить себе, что в процессе прогрессивного усовершенствования, вершиной которого является мозг человека, зрительная функция постепенно все в большей степени переходила от ствола мозга к зрительной коре больших «полушарий. На определенном этапе этого процесса кора могла стать необходимой не только для интерпретации и детализации зрительных образов, но даже и для отличения света от темноты. Есть веские данные в пользу того, что дело обстояло именно так: если разрушить зрительную кору у крысы, различение сложных форм становится невозможным, но животное все еще способно узнавать пищевые объекты и избегать препятствий; у собаки разрушение зрительной коры ведет к более серьезным последствиям, но она все-таки может различать свет и темноту; у макака сохраняется лишь весьма грубое различение освещенности; у человека наступает полная слепота. Таким образом, у нас все же, по-видимому, нет причин отказываться от выводов, к которым нас привело изучение сравнительной анатомии.