Она заговорила о том, что ждет ее после смерти, о своих надеждах и опасениях; самым тяжелым своим грехом она считала то невероятное тщеславие, которое заставляло ее уделять слишком много внимания своей красоте. Но она прибавила, что рассчитывает на милость Божью, и что перемена, происшедшая в ее теле (говоря это, она смотрела на свои бледные, исхудавшие руки), несомненно, будет считаться достаточным искуплением.
Затем она пожелала видеть сестру. Когда Салли пришла, Мария сказала ей, как дорога она ей была, и как ценила она ее доброту. Умирая, она заботилась только об одном — о счастье Салли. «Обещай мне, Салли, что ты никогда не будешь женой Лоуренса; я не могу вынести этой мысли».
— Дорогая моя, — сказала Салли, — не надо думать о том, что может тебя волновать.
— Нет, нет, — настаивала Мария, — меня это ничуть не волнует, но для моего спокойствия необходимо, чтобы все было выяснено.
Салли очень долго боролась сама с собой и наконец сказала с отчаянием:
— О! это невозможно! — Она подразумевала под этим, невозможность дать такое обещание, но Мария поняла в том смысле, что Салли считает невозможным этот брак.
— Теперь я счастлива, — сказала она, — и вполне удовлетворена.
В этот момент вошла миссис Сиддонс. Мария сказала ей, что примирилась со смертью и говорила в самых удивительных выражениях о той великой перемене, которая была для нее так близка. Она спросила, не знают ли точно, сколько ей осталось еще жить. Она повторила несколько раз: «В котором часу? В котором часу?» Затем она спохватилась и сказала: «Может быть, это нехорошо».
Она выразила желание послушать напутственные молитвы. Миссис Сиддонс взяла молитвенник и начала читать отходную медленно, благоговейно, произнося слова с такой совершенной четкостью, что миссис Пеннингтон, несмотря на волнение, не могла не прийти в восхищение от ее изумительной дикции.
Мария следила за чтением с большим вниманием, затем, когда оно было кончено, сказала:
— Этот человек сказал вам, мама, что он уничтожил все мои письма; я не верю его словам и прошу взять у него все, что я ему написала. — Она прибавила: — Салли мне только что обещала, что никогда не выйдет за него замуж… правда, Салли?
Плакавшая Салли стала на колени у ее кровати и прошептала:
— Я не обещала, мой дорогой ангел, но обещаю теперь, обещаю, потому что ты этого хочешь!
Мария сказала тогда с большой торжественностью:
— Благодарю тебя, Салли. Мама, моя дорогая, миссис Пеннингтон, будьте свидетелями. Салли, дай мне руку. Ты даешь мне клятву, что никогда не будешь его женой? Мама, миссис Пеннингтон, положите ваши руки на ее руку… Вы понимаете? Будьте свидетелями… Салли, да будет это обещание для тебя свято… свято…
Она остановилась на миг, чтобы перевести дыхание, затем продолжала:
— Помните обо мне, и да благословит вас Господь!
Ее лицо вновь обрело спокойствие и красоту, исчезнувшую со времени ее болезни. В первый раз за долгие часы она спокойно улеглась на подушки.
— Любовь моя, — сказала ей мать, — твое лицо теперь божественно.
Мария улыбнулась. Она велела позвать слуг, поблагодарила их за заботы, за их внимание и просила простить ее, если она была нетерпелива и требовательна. Через час она умерла. На ее бледных губах играла спокойная и легкая улыбка.
IX
На следующий день после смерти Марии ветер стих. Яркое солнце придало всему веселый и радостный вид. Салли казалось, что чистая и легкая душа ее сестры укротила осеннее небо. Она не могла отвлечь свои мысли от картины этой смерти. Она думала, что клятву, которую у нее вырвали, было легко сдержать. От всего осталось лишь одно воспоминание, страшное и нежное. Она была измучена; у нее открылась астма; мать ухаживала за ней с большим усердием.
Горе миссис Сиддонс было торжественно своею простотой и молчаливостью. Ни бессонные ночи, ни слезы не нарушили ясности ее лица. Она относилась ко всем мелочам обыденной жизни с уверенной бесстрастностью. Люди, мало ее знавшие, удивлялись, что женщина, которая как никто умела оплакивать в театре воображаемые горести, сохраняла спокойствие в столь горестных обстоятельствах своей жизни.