- Поговори со мной, - наконец попросила она. - Расскажи о своей жизни.
- Нет!
- Почему?
- Потому что ты держишь меня здесь насильно. Она снова задумалась, устремив на меня печальный взгляд.
- Ты ведь приехал сюда в надежде подчинить меня своей воле и научить уму-разуму, не так ли?
Я улыбнулся, потому что это была правда.
- Что ж, хорошо, дочь моя. Я скажу тебе все, что знаю. Это мне поможет?
В эту самую минуту, в одно из мгновений второго дня моего пленения, все переменилось и оставалось таковым вплоть до часа моего освобождения, который настал через много-много дней. Я тогда еще не понял этого, но все действительно стало по-другому.
Потому что отныне я больше ей не сопротивлялся. И больше не сопротивлялся своей любви к ней и своему вожделению, которые не всегда сливались воедино, но постоянно во мне присутствовали.
Что бы ни происходило в последующие дни, мы часами беседовали, причем я практически все время был пьян, тогда как она оставалась совершенно трезвой. Вот тогда я и поведал ей всю свою жизнь и поделился многим из того, что знал об этом мире, а она внимательно слушала, задавала вопросы, спорила.
Казалось, все мои дни проходят в пьянстве, занятиях любовью и беседах с Шарлоттой, перемежавшихся длительными периодами мечтательности и созерцания, когда я любовался изменчивым морем.
В какой-то день (не знаю, сколько времени прошло с начала моего заточения - дней пять, а может, и больше) она принесла мне бумагу, перо и попросила записать все, что я знаю о своих предках - о семье отца, о том, почему он, как и его отец, стал врачом, о временах их учебы в Падуе, о том, какие знания они там обрели и какие труды создали. И названия книг моего отца.
Я выполнил ее просьбу с удовольствием, хотя был настолько пьян, что на это у меня ушло много часов; после, пока я лежал, пытаясь прийти в себя, Шарлотта куда-то унесла мои записи.
По приказу хозяйки для меня были сшиты чудесные костюмы, но я оставался безразличным ко всем обновам и равнодушно позволял рабыням каждое утро одевать меня, подстригать волосы и ухаживать за ногтями.
Я не видел в их поведении ничего необычного, по наивности полагая, что служанки лишь добросовестно выполняют свои обязанности. По прошествии некоторого времени Шарлотта показала мне тряпичного уродца, сшитого из рубашки, которая была на мне в день нашей первой встречи. При этом она сообщила, что во всех деталях куклы зашиты обрезки моих ногтей, а голову украшают мои собственные волосы.
Признание Шарлотты повергло меня в шок - я буквально оцепенел. Нет сомнений, что именно такой реакции с моей стороны она и добивалась. Я молча наблюдал, как она сделала ножом надрез на моем пальце и подставила тряпичное тельце под струйку сочившейся из ранки крови. В конце концов кукла превратилась в красного идола со светлыми волосами.
- Что ты собираешься делать с этим отвратительным уродцем? - спросил я.
- Сам знаешь, - прозвучал ответ.
- Значит, моя смерть предрешена.
- Петир, - умоляюще произнесла Шарлотта, и из глаз ее брызнули, слезы, - пройдут годы, прежде чем ты умрешь, но эта кукла дает мне силы.
Я ничего не ответил, но после ее ухода буквально набросился на ром, запас которого не иссякал и который, естественно, был гораздо крепче вина, и напился до чертиков.
Очнувшись глубокой ночью, я первым делом вспомнил о кукле и при мысли о ней пришел в неописуемый ужас. Поспешно усевшись за стол и взяв в руки перо, я как можно подробнее изложил на бумаге все, что знал о демонах, но на этот раз не в надежде предостеречь Шарлотту, а скорее в стремлении указать ей верный путь.
Мне казалось важным упомянуть следующее:
1) Древние люди, так же как и мы, верили в духов, однако полагали, что те могут стариться и умирать; у Плутарха есть описание дня смерти Великого Пана*, [Плутарх. О падении оракулов. 27.] где говорится, что все демоны мира плакали, ибо понимали: однажды их постигнет та же участь.
2) Когда в древние времена тот или иной народ подвергался нападению и оказывался во власти врагов, все верили, что поверженные божества превращаются в демонов и парят над разрушенными городами и храмами. Шарлотта не должна забывать, что Сюзанна вызывала своего демона Лэшера среди древних камней в Шотландии, хотя никто не знает, какой народ собрал те камни в круг.
3) Ранние христиане верили, что языческие божества - это демоны, которых можно призывать для наведения порчи и проклятий.
Общий вывод напрашивается сам собой: все эти верования небеспочвенны, ибо известно, что именно из нашей веры в них демоны черпают свою силу. Естественно, что люди, взывавшие к своим демонам, почитали их божествами, но стоило поработить и погубить какой-либо народ, как демоны тут же возвращались в хаос или становились ничтожными существами, отвечавшими на нечастые обращения к ним магов.
Затем я рассказал о силе демонов - о том, что они могут тешить нас иллюзиями и вселяться в тела людей, отчего те становятся одержимыми, об умении передвигать предметы и, наконец, об их способности являться перед нами в том или ином облике, хотя мы не знаем, каким образом им это удается.
Что касается Лэшера, я пребывал в твердом убеждении, что его тело вполне материально и целостно, однако силы сохранять свое тело таковым Лэшеру хватает лишь на короткий отрезок времени.
Затем я описал, как этот демон появился передо мной, и пересказал его странные речи, заставившие меня впоследствии долго размышлять над их смыслом. В завершение я подчеркнул, что Шарлотте стоит призадуматься: это существо может оказаться призраком какого-нибудь давно умершего человека, обреченного пребывать на земле и одержимого лишь мыслями о мести, - ведь все древние полагали, что души тех, кто умер в молодости или насильственной смертью, становятся мстительными демонами, а души хороших людей покидают этот мир.
Не помню, о чем еще я тогда писал, заполняя страницу за страницей, опьянение совсем затуманило разум, и вполне возможно, что на следующий день я передал в нежные руки Шарлотты всего лишь жалкие каракули. Но я действительно пытался объяснить ей многое, невзирая на ее протесты и заявления, будто все это она уже слышала от меня не раз.