— Анюта, — сказал он. — Что-то случилось, да?
— С кем?
— С тобой. Или с нами. Я тебя вроде не узнаю.
Она состроила обворожительную рожицу и постучала пальчиком себя по лбу. Он видел, что и эта новая Анюта вряд ли сможет его понять. Та не захотела, а эта не сможет. Он снял перчатки, подул на руки, достал из кармана коробочку с бусами и протянул ей.
— Что это?
— С Новым годом, Анюта! Так уж водится.
Девушка, смущенно и недоверчиво улыбаясь, открыла коробочку, и тусклый янтарь потек в ее ладонь.
— Ой, Федя! Ты что? Я не могу принять такой подарок.
— Почему?
— Это обязывает, — ответила она жеманно.
"Да она же совсем еще глупенькая!" — с облегчением подумал Федор. Что-то в нем стронулось с тормозов, точно мышка пискнула, счастливо выбравшись из мышеловки. И в тот же миг невероятная нежность к этой девушке оплавила его сознание электрическим током. Федор насупился, стал суров и сдержан, как положено мужчине.
— К чему это тебя обязывает? — спросил он.
— Ну-у, вообще… так не принято… это же очень дорогие бусы.
— Очень дельное объяснение. Ты домой собираешься?
— Куда же я, по-твоему, иду с работы?
Он понял, что Анюта слабо пытается перехватить инициативу. Поздно. Она потеряла над ним свою абсолютную, монаршую власть, и игра пошла по новым правилам. Он пытался выискать, угадать в себе праздник, которого так долго ждал, но душа его была нема. Он еще не ведал, конечно, что, как всякий человек, достигший давно и желанно поставленной цели, он бредет сейчас по узенькой тропке, где с одного края — обрыв в разочарование, зато с другого — вершины зарождающихся заново желаний и чувств.
Около ее дома Федор спросил, предугадывая ответ и не опасаясь ошибиться:
— Ты не будешь возражать, если мы вместе встретим Новый год? У тебя нет никаких планов?
— Почему это нету?
— В ресторане можно будет посидеть. Или где хочешь.
Анюта опять, как раньше на скамейке, поглядела на него с испуганным прищуром. Он с рассеянным видом оглянулся на автобусную остановку.
— Хорошо, позвони завтра утром, я тогда буду точно знать.
На прощанье Федор пожал ей руку.
Он почти бежал по городу, пугая прохожих блаженной улыбкой.
Испытываемое им ощущение полноты и непостижимости бытия раскачивало его из стороны в сторону, как лодку на вспененных ветром волнах. И жутковато было сознавать, что у реки, по которой он пустился в плаванье, не один, не два, а, наверное, множество далеких цветущих берегов.
1978
Поздно или рано
В конце апреля умер веселый Гриша Худяков, тридцатилетний учитель.
Жена Клава мертвого мужа схоронила, а сама осталась жить дальше. Валерик смерти отца полностью не осмыслил и решил, что папа куда-то уехал, скорее всего лечиться в больницу.
Много вечеров и дней Клава провела дома, часами глядела в зеркало на свое узкое, худое лицо и видела далеко в своих глазах удивительные слезы.
Ей было двадцать шесть лет. Измученная болезнью мужа, она робко отдыхала. Окончательно освобожденный Валерик приходил домой запоздно, пил чай и молча ложился в постель.
— Почитать тебе? — спрашивала Клава.
— Да, мама.
Она читала ему первый попавшийся журнал, он быстро засыпал, скривив губы, согнув ноги к животу. В спящем лице его плавали суровые взрослые сны. "Ох, — думала Клава, — боже мой! Что же это, боже мой? Как это?"
Она бесшумно раздевалась, вползала под одеяло к сыну и лежала в темноте с открытыми глазами.
В городе у нее не было родных. Она, девчонка, приехала с Севера за красивой вольной жизнью. Давным-давно. Где-то около тайги остался буйный пьяный отец и его расторопная сожительница. Матери Клава не видела и даже толком не сумела узнать, где и кто ее настоящая мать.
Она зарабатывала сто пятьдесят рублей на пыльном цементном заводе, нигде не училась, ничего не ожидала, ни о чем не сожалела.
Она думала, что всю жизнь проживет за мужем, но теперь все переменилось, и она не предугадывала продолжения своей судьбы.
В субботу вечером, когда Валерик уснул, Клава накрасилась, нацепила серьги и отправилась в единственный в городе ресторан "Кристалл". Она не говорила больному мужу, но ей давно хотелось побывать там, выпить вина и увидеть что-то прекрасное, вольное и чарующее, доступное вольным людям, то, собственно, что и есть удача и счастье.
И вот она наконец получила возможность вернуться в сверкающий, звучащий мир, откуда ее так намертво вырвали в свое время замужество, ребенок.
Ресторан "Кристалл" по субботнему делу переполненно копошился и вываливал в весенний воздух прогорклый дым.
Клава еле прокралась на свободное место у самого оркестрового помоста, спросила разрешения и подсела за столик к двум мужчинам. Те суетно обрадовались, увидев худую, яркую, странно выглядевшую женщину, и тут же предложили ей водки. Они были не пьяны и вежливы, с удивлением разглядывали Клаву.
— Выпейте скорее! — сказал один, длинношеий, с тупым утиным носом. "По носу ему будто лошадь лягнула", — с огорчением подумала Клава. Пораженные нервы ее туго звенели, как струны.
— Спасибо, спасибо…
— За спасибо… — смачно хотел пошутить утиный нос, но друг остановил его.
— Не надо, — сказал он. — Девушке не до шуток.
Клава успокоенно ответила взглядом на добрый взгляд, протянула руку и приветливо спросила:
— А за что мы выпьем? ("Как там Валерик?" — вспомнила она.)
— Выпьем за любовь! — все-таки успел нагло подшутить утиный нос, но тот, второй, опять перехватил удар. У него был свой метод обходительного знакомства.
— Меня зовут Павел, — мягко произнес он. — А это Виктор. Выпьем за то, чтобы хотя на сегодняшний вечер забылось все плохое.
— Давайте, — кивнула ему Клава, и они выпили вместе.
На сцену выскочили ребята-оркестранты. Певичка в синем платье тягуче запела.
Клаве стало хорошо. Ужас последних событий, опухолью давивший изнутри, отступил, подтаял. Она наслаждалась пустотой, окутавшей ее мозг, впитывала звуки оркестра, с умилением оглядывала деревянные резные стены, щурила глаза от изумительного света бежевых люстр. Павел велел ей потанцевать с ним. Она качалась в мужских неторопливых руках, ловила незнакомые взгляды, — ох, господи! — как это хорошо ей пришлось, как кстати.
— Мой друг немножко грубоват, — шептал партнер Павел. — Но мы от него сбежим. Верно?
Клава, бледнея от радости, кивала, кивала не ему, Павлу, неизвестно кому. Она все перезабыла и не хотела вспоминать.
— Вы такая девушка, — шептал соблазнитель. — В вас есть страсть и характер. Это такая редкость теперь, в наши скучные дни. Вы, наверное, умеете любить?.. Не отвечайте, не надо… Мы возьмем сейчас бутылку вина или водки и пойдем скорее ко мне. Скорее, Клава! Как повезло нам, что мы встретились, верно?
Оркестр доиграл.
— У меня, к сожалению, недавно умер муж, — сказала Клава. — И сейчас я пойду домой к маленькому Валерику. Спасибо вам…
И она побрела через зал, страшная она была со стороны, накрашенная, с красным лицом.
Павел догнал ее у выхода и, зло впиваясь в нее глазами, сказал:
— Не надо идти. Если он умер, ну и черт с ним. Оставьте его мертвым. Мы-то живы.
Клава заплакала и отодвинула его руки.
Она бежала по темному городу. "Валерик, Валерик, — билось в голове. — Я больше не буду. Мы вдвоем станем. Все наладится, все еще наладится".