Пономарев открыл и вернулся.
— Мы расстаемся? — спросил он.
Аночка свято молчала.
— Почему ты молчишь?! — заорал Пономарев. — Я, что ли, виноват? Я работаю, сдохну скоро! — ненавижу тебя, тварь!
Витенька подбежал к нему и, с мольбой глядя снизу, дернул его за руку:
— Папа, не кричи на мою маму! Не кричи!
Аночка, оледенев, молчала. Колготки странно свесились со стола, сейчас упадут на пол. Снуки, щенок, с пола пытался сбить их лапой.
— Ладно, я уйду, — крикнул Пономарев. К горлу подступила рвота, как с похмелья, сердце стучало по ребрам.
Он выдернул из шкафа чемодан, с ним они ездили на юг, новый, кожаный, с изящными замками дорогой чемодан, швырял в него вещи: брюки, рубашки, пепельницу, подарок друга, принес с кухни бритву. Витенька прижался к маминым коленям, и они оба смотрели на буйного отца.
«Сейчас она меня остановит! — думал Пономарев. — Сейчас остановит, и мы все выясним. Сейчас, сейчас!..»
Он уложил аккуратно поверх всего заветные тетради с расчетами и две-три самые важные книги. Закрыл чемодан. Оглянулся и пристально, в последний раз, посмотрел на Аночку. То, что он прочитал на ее лице, означало беду. Там была растерянность и дальнее, светом сквозившее облегчение. Вот как, именно облегчение. Пономарев мог ее убить.
— Значит, все правильно? — спросил он тихо.
— Не знаю.
— Прощай, Аночка! Витенька!
— Мама, куда он уходит?
— К другой тете, сынок!
— К какой тете, мам?
— У него есть тетя.
— Папа, ты уходишь к другой тете?
Пономарев поднял чемодан, ринулся к дверям. Он боялся упасть от вязкой слабости в ногах и в сердце. Нет, ничего. Открыл замок. В яростной надежде, проклиная себя, помедлил мгновение. Нет, ничего. Вышел и захлопнул дверь…
6
Пономарев шагал по темному городу. Он не заметил, как стемнело. Звездное небо стояло высоко и прозрачно. Легкие мысли, как гимнасты, кувыркались в голове.
Может, все почудилось. Может, я просто дурак? Ну дурак — в любом случае. Но ведь она ничего толком не сказала. А Воробейченко мог иметь в виду совсем другое. Мог соврать. Он почему-то обозлен.
Но ярко представлялось ему Аночкино облегчение, убийственное, почти радостное выражение ее глаз.
Удивительно, но сейчас, идя по улицам, не зная, куда приткнуться, без денег, без желаний, Пономарев больше не ощущал так остро свое ничтожество, в котором он не сомневался все последние месяцы и которое таскал, на спине повсюду, как мешок с углем.
Нет, теперь он шел могучий и свободный, отрешенный от хлопот, ни в чем не сомневающийся, почти счастливый. Надолго ли?
Он дошел пешком до Савеловского вокзала, считай, всю Москву пересек, сел в электричку и поехал в Р., маленький поселок. Там жил старый институтский друг, Костя Хмаров. Там он работал в рыбном институте. Жил в трех часах езды от Москвы, а видел его последний раз Пономарев года два назад. Хмаров приезжал в командировку, выколачивал какие-то приборы. Поэт Костя Хмаров ни одной звезды с неба не сорвал, незаметно работал, ни слуху о нем, ни духу не было.
В электричке, последней, ночной, в вагоне Пономарев был один. Он задремал у окна, притулившись на сиденье. И в полудремоте вспоминал, как водил Витеньку недавно к зубному врачу. Витенька, в ту пору турецкий султан, у врача не плакал, удивил всех своим мужеством. Только икал и зевал.
На жестком сиденье счастливый Пономарев, как наяву, снова сжал маленькую ручку, целовал мягкие волосы, приговаривая что-то, клянчил. И проснулся на последней остановке в слезах и беспокойстве.
Дальше надо было ехать на автобусе. Так удачно, совпадало — первый автобус на Р. отходил через полчаса. Пономарев трясся в обществе двух женщин в ватниках. Шофер вел маленький «газик» с сумасшедшей скоростью. Мелькали мимо деревья, огоньки, тени леса.
«Куда я?» — вздрогнул Пономарев, и вся нелепость происходящего предстала ему в ослепительной ясности. Но он все еще как бы бредил, острые уколы терпких мыслей и воспоминаний не терзали его, а приносили утешение. Он, как в припадке, мотал головой и повторял: нет, ничего. Нет, ничего, ничего. Все в порядке.
Автобус прибыл в Р. около пяти утра. Две-три улицы двухэтажных домиков, окруженных лесом. Здание с флагом — наверное, административный центр. Озеро. Все сразу охватывал взгляд. Воздух свежий, чистый и ароматный. Тишина мертвая. Машина притормозила на площади, на каком-то булыжном пятачке. Женщины засуетились и привидениями растворились в предутреннем тумане. Шофер, не вылезая из кабины, улегся на сиденье и сразу захрапел. На Пономарева он вообще не обратил внимания. Даже денег за билет не спросил.
«Первобытные условия, упрощенная культура отношений», — усмехнулся Пономарев.
Словно за тридевять земель осталась Москва со своим бестолковым движением, суматохой, гарью.
Пономарев улыбался. Он дышал легко. Крест на прошлое. Крест на семью. Тридцать или сколько там процентов зарплаты на алименты.
Спазм перехватил горло. Он представил, как Воробейченко наклоняется к его сыну, треплет его пушистый затылок, бьет с размаху по голове…
Никогда особенно не тяготился Пономарев своим отцовством. Одиноким растением рос Витька. Отец делал карьеру, не мешайте. Какое свинство эта карусель.
По адресу он без труда разыскал квартиру Хмарова. Костя открыл ему в трусах, торчал в дверях скелет скелетом.
— Это не сон? — спросил Костя.
— Давай ущипну, — хмуро ответил Пономарев.
Поселок городского типа уже просыпался, петухи орали, мыкнула где-то коровенка…
7
Костя, ликуя, привел друга к главному инженеру Вячеславу Константиновичу Бобру-Загоруйко.
— Вот, это Пономарев, — представил его Костя. — Помните, я вам всегда рассказывал.
Главному было на вид около сорока. В рыбном хозяйстве работали либо пенсионеры, либо молодежь. На средних линиях шел жесткий отсев, бегство. Вячеслав Константинович утром не поверил Костиному звонку. По рассказам Хмарова, его московский друг блестяще защитил диссертацию и не сегодня-завтра должен был отбыть за получением Нобелевской премии. А Костя позвонил и проорал в трубку, что этот именно в близкой перспективе академик явился к ним работать.
— Так у нас вакансия директора занята! — пошутил Бобр-Загоруйко.
Но вот он стоит перед ним — знаменитый Пономарев, столичный работник, среднего роста молодой человек с утомленным печальным лицом и серьезным взглядом. Возись теперь с ним.
Костя Хмаров вел себя как на гулянье. Он наслаждался сценой знакомства своего великого друга с уважаемым главным инженером. Он знал: Пономарев — неутомимый бегун на длинные дистанции, работяга. «Если бы нам сильный кадр, — говорил главный, — мы бы тут горы бы перекопали и превратили их в овраги».
— Что же вам можно предложить, — вяло сказал Бобр-Загоруйко. — У нас ведь научная работа на уровне нуля. Хотя мы и значимся НИИ. Но знаете, третья категория. Оклада не видя, люди бегут.
Хмаров охально дергался и веселился. Какие там, к черту, оклады. Кому они нужны?
Пономарев, не глядя на розовое лицо нового начальника, пояснил:
— Не имеет значения. Понимаете, у меня есть одна трудность, — оглянулся на Хмарова. Тот кивнул ободряюще. — Документы мои прибудут несколько позже, дня через четыре. Может быть, задержатся дольше. А хотелось бы оформиться прямо сегодня. Чего тянуть, верно?
«Натворил там что-нибудь, дров наломал, шустер, видать», — с опаской подумал Бобр-Загоруйко. Он не имел никакого права брать человека без документов. Да и отдел кадров его не пропустит. Хотя бы и здешний, в лице одного человека, старичка Тимошенко, постоянного партнера Загоруйко по пулечке. Но также главный инженер хорошо изучил характер своего подчиненного, незаменимого в институте Кости Хмарова, характер поэтический, склонный к взрывам и скандалам, и шел Костя в скандалах до последней точки, середины не замечал, понятие золотой середины и компромисса незнакомо было поэту. А потерять Костю — значило многое потерять.