Потом перегибается через край и кричит в гулкую пустоту:
– Эй, вы! Вылезайте!
Эхо отвечает звучным басом. Том улыбается. Представляет, будто разговаривает с живым человеком. Конечно, им очень повезло наткнуться на заброшенный лагерь – есть несколько домов, и инструменты, и всякая всячина. Только одиноко временами…
– Молодчина, Том! – кричит он, чтобы послушать эхо еще раз.
В шахте все спокойно. Том наполняет ведро и тянет наверх. Крутит стальную ручку барабана. Устройство самое обычное. Том часто его чинит. И регулярно смазывает маслом, благо этого добра у них достаточно. Мэлори говорит, что плакала от счастья, когда десять лет назад обнаружила склад в главном доме – чего там только не было.
«Хорошо бы соорудить водопровод», – размышляет Том. – «Вода подавалась бы по трубе от колодца как раз по траектории веревки, а потом проходила через фильтр. Повернул кран, и пожалуйста! Родниковая вода с доставкой на дом. И больше никаких „левой-правой“. Можно вообще на улицу не показываться».
Хотя к колодцу пройтись совсем не сложно. Вообще-то Том рад улизнуть из дома под любым предлогом. Просто его тянет что-нибудь усовершенствовать.
Готово. Он снимает полное ведро с крючка и несет к третьему домику. Третий – самый большой, они с мамой и сестрой всегда в нем базировались. Мать запрещает им с Олимпией проводить ночь где-то еще, хотя они уже выросли и все больше нуждаются в личном пространстве. Правило гласит: «Днем можете быть в других домах, но ночевать мы всегда должны вместе».
Правил у матери целый свод. Конкретно это – насчет ночевок – Том пока не нарушал.
Хотя, если задуматься, оно устарело – десять лет назад создано…
Том неодобрительно качает головой и усмехается. А что еще остается? Только смеяться. Олимпия вычитала в своих книжках про конфликт поколений. Говорит, что подросткам свойственно считать родителей странными. Вот тут Том полностью согласен. Мэлори все время боится сойти с ума – ни на секунду не расслабляется. Они с сестрой иногда обсуждают между собой – чем так жить, лучше сразу умереть.
– Да, мама, – повторяет Том, а сам усмехается. Так ему легче: хоть усмехнуться про себя. Мэлори гораздо строже других взрослых. Он встречал других – через лагерь иногда проходили люди, он слышал голоса. И в школе для слепых. На их семью там странно смотрели. Тому часто становилось стыдно за их отношения. Мэлори командовала, требовала беспрекословного подчинения. Олимпия где-то вычитала слово…
Диктатор.
Точнее не скажешь! Олимпия пусть думает что хочет, а Том уверен: Мэлори – настоящий диктатор.
А что он может сделать? Ну, иногда тайком выйти без повязки. Вести наблюдения и мечтать, что изобретет метод борьбы с тварями. Не носить кофту с капюшоном и длинными рукавами в жаркий день. Как сегодня, например.
У входа Том прислушивается – внутри ждут. Это не Олимпия, а Мэлори. Значит, нельзя просто открыть дверь и поставить ведро. Придется все-таки надеть толстовку.
– Черт возьми, – ворчит Том.
Если бы не мать с ее глупыми ритуалами и предосторожностями, он жил бы совсем по-другому.
Он ставит ведро на траву и берет толстовку с крючка около двери. Капюшон не надевает. Рукава есть, и ладно – голову Мэлори проверять не будет. Снова поднимает ведро. Стучит пять раз.
– Том, это ты? – окликает Мэлори.
«Кто же еще?» – думает он, а вслух говорит:
– Я. Принес первое ведро.
Всего нужно четыре. Как всегда.
– Глаза закрыты?
– Завязаны, мам.
Дверь открывается.
Том передает ношу через порог. Мэлори принимает и попутно ощупывает запястье.
– Молодец, – хвалит она.
Том улыбается. Мэлори протягивает второе ведро и закрывает дверь. Том снова вешает толстовку на крюк.
Очень просто схитрить, когда мама не имеет возможности на тебя посмотреть.
– Левой-правой, – приговаривает Том.
На самом деле он просто идет вдоль веревки, помахивая ведром. Том много раз слышал, как они носили воду в доме на Шиллингем-лейн – где он родился. Ходили по двое, обвязывались бечевкой. Олимпия говорит – Мэлори сама не осознает, насколько часто она рассказывает про жизнь в том доме. Только она что-то недоговаривает. Они оба с Олимпией замечали – на определенном моменте история всегда обрывается. Раз – и молчок. Конец мать даже рассказать не может, словно боится вновь пережить.
Вот и колодец. Том в одной футболке, ветер обдувает голые руки. Том закрепляет ведро, крутит ручку. Ведро громко стучит железным боком по каменной стенке. Несмотря на грохот, удвоенный эхом, Том слышит слева от себя звук – примялась под ногой трава. И еще, кажется, слышит колеса.
Похоже, кто-то толкает тележку.