Как-то раз, когда я сидела за столом и мечтательно посасывала карандаш, мне принесли телеграмму, в которой говорилось, что на следующий день я участвую в заседании на тему «Условия труда деятелей искусства».
Заседания своей плодовитостью напоминают мне кроликов: на большей части заседаний постановляют, что необходимо провести следующее заседание. Заседания быстро размножаются. Если против этого ничего не предпринять, вскоре их станет так много, что мы уже не сможем удовлетворять их потребности, даже если каждый из нас изо дня в день будет жертвовать основную часть своего времени на заседания. Надо что-то придумать, чтобы упразднить их, иначе от слишком долгого сидения наши ягодицы станут плоскими и при этом такими массивными, что все организации и учреждения обрушатся под их весом. Все больше людей используют свои мозги преимущественно для того, чтобы изобретать правдоподобные отговорки, почему они не могут явиться на следующее заседание. Таким образом, вирус отговорки распространяется стремительнее, чем самый заразный грипп. Да и родственникам, реальным и выдуманным, приходится умирать по несколько раз в жизни, чтобы приглашенные на конференции могли якобы ходить на их похороны. У меня нет родни, которую я могла бы отправить на фиктивную смерть. Мое тело устроено так, что не болеет гриппом, тут мне тоже не отвертеться. Чем дольше я разъезжала по всяческим конференциям, тем сильнее черная плесень регистрационных заявок и приглашений поражала страницы моего ежедневника.
Наряду с заседаниями и конференциями я должна была посещать официальные приемы, заботиться о гостях цирка и присутствовать на деловых обедах. От такого рода заданий мои бока делались пухлее и пухлее, и это были единственные светлые моменты в моей новой жизни. Вместо того чтобы танцевать на манеже, я сидела в удобном кресле в конференц-зале, а затем пачкала пальцы маслянистыми пирогами, уминала сытный борщ, лакомилась блестящей черной икрой и накапливала в теле жировой запас.
Я могла бы и дальше вот так коротать свой век, если бы не та весна, внезапное наступление которой настолько сильно поразило и даже потрясло меня. Теперь я лежала неподвижно, будто упала с высокой лестницы. Когда в первый весенний день смотришь на черепичную крышу дома, как-то не думаешь о том, что этот дом может развалиться в любую секунду. Безупречно организованный союз, бронзовые изваяния героев, стабильность без взлетов и падений, размеренный ритм жизни — все это было близко к разрушению, а я ничего не подозревала. Оставаться на тонущем корабле было бы неразумно, следовало прыгать в открытое море и шевелить конечностями. Впервые в жизни я отказалась участвовать в заседании. Я боялась, что из-за этого меня уничтожат, ведь тому, кто не выполняет свой долг, незачем жить на свете. Но мое желание дальше работать над автобиографией было раза в три сильнее страха уничтожения.
Написание автобиографии рождало во мне странные ощущения. Прежде я использовала язык в основном для того, чтобы вытаскивать свое мнение наружу. Теперь язык оставался при мне и касался мягких мест внутри меня. Казалось, я совершаю нечто запретное. Я стыдилась этого и не хотела, чтобы кто-то читал историю моей жизни. Но когда я видела, как буквы расползаются по бумаге, во мне крепло стремление показать их кому-нибудь. Я напоминала себе малыша, который горделиво демонстрирует всем дурно пахнущий продукт собственного производства. Однажды я зашла в квартиру нашего управдома, а ее внучка как раз представляла вниманию взрослых свою свежеиспеченную коричневую колбаску. Та еще дымилась. Тогда поведение девочки вызвало у меня отвращение, но теперь мне стала понятна ее радость. Испражнения оказались первым результатом, которого ребенок добился сам, и ругать его было бы неверно.
Кому же я могла показать свое произведение? Уж точно не управдому. Она приятельствовала со мной вполне искренне, тем не менее слежка за жильцами дома составляла часть ее работы. Родителей у меня не было, коллег я в расчет не принимала, потому что они старались избегать меня. Друзьями я тоже не обзавелась.
Мне вспомнился человек, которого звали Морским львом, — редактор литературного журнала. Во времена, когда я блистала на арене цирка, он был одним из моих преданных поклонников и нередко наведывался ко мне в гримерку, преподнося огромные букеты цветов.
Морской лев больше напоминал тюленя, нежели льва, но, поскольку он носил прозвище Морской лев, я буду называть его так, потому что его настоящее имя вылетело у меня из памяти. Он утверждал, что его бросило в жар, едва он увидел меня на манеже. Он утверждал, что безнадежно влюблен в меня. Во время одного из визитов в гримерку он по секрету признался мне, что хотел бы разделить со мной ложе. К счастью, он понимал, что природа создала наши тела несовместимыми.