— Майкл.
Я растерялся. Должен ли я произнести в ответ свое имя? А может, нужно сообщить о том, что я голоден? Я выбрал второе:
— Я не отказался бы сейчас от порции отварного картофеля с петрушкой, а еще лучше — от картофельного пюре, хорошо сдобренного маслом.
Майкл рассмеялся, между его длинными ресницами и высокими скулами мелькнула тень.
— У меня непереносимость на большую часть продуктов, и потому я предпочитаю ничего не есть на вечеринках. Впрочем, дома, в Америке, мне тоже трудно есть. Я знаю, что из-за этого выгляжу безобразно тощим. В детстве мне все время повторяли: «Какой ты сладенький, какой миленький!» Когда пришло время полового созревания, мое тело стремительно выросло, и я пришел в ужас, осознав, что мое обаяние исчезло. Аппетит пропал, я похудел и уже не сумел снова стать таким, как прежде.
Его щеки выглядели запавшими, а полные губы продолжали излучать кроваво-красный свет.
— Тебе стало грустно, когда тебе сказали, что ты больше не выглядишь сладеньким и миленьким?
— Я почувствовал себя одиноким и брошенным. На ум приходили одни лишь дешевые реплики из телесериалов вроде: «Никто меня не любит!» Все стало совсем плохо, когда нас оставила мама.
— Она умерла?
— Нет. Сбежала от нас. Вернулся разрумянившийся Морис. — Пора домой, — скомандовал он. Морис даже не поприветствовал Майкла, словно тот был пустым местом. Поймав мой вопросительный взгляд, Майкл ласково произнес:
— Я скоро навещу тебя. Я знаю, где тебя найти. Его голос был сладким, точно мед. У меня побежали слюни.
Морис взял мою лапу, потянул меня в коридор. В лифте он положил руку на мое плечо. Мне не хотелось домой. В лимузине я сказал Морису:
— Я бы снова сходил с тобой на вечеринку. Он сочувственно посмотрел на меня и погладил мех на моей груди.
На следующий день солнце светило ослепительно ярко. Я спокойно потянулся, вышел на каменную плиту, выставил лапы вперед, точно олимпийский пловец, и прыгнул в воду. У меня было всего три зрителя, но они зааплодировали. Поплавав на спине, я перевернулся на живот и перешел на брасс. По воде передо мной плыла ветка. Я попробовал ее на зубок, зажал во рту и поплыл дальше. Я покачал головой и увидел, как ветка взбаламутила воду. Публики постепенно прибавлялось. У бассейна, нацеливая на меня фотоаппараты, собралось уже десять человек. На меня нашло игривое настроение, я закачал веткой взад-вперед, капли кристально чистой воды, пощелкивая, стали пробивать в воде круглые отверстия. Я отшвырнул ветку, нырнул и оставался под водой, пока хватало терпения. Затем энергично вынырнул. Грянул крик «ура!». Я снова погрузился в воду, попытался проплыть как можно дальше вперед, задержав дыхание, и вынырнул на противоположной стороне, качая головой и разбрызгивая воду. За забором стояло уже больше тридцати человек. Я поплыл на спине, мое небо закрыли объективы фотокамер.
С наступлением сумерек голоса посетителей становились все слабее, вскоре из звуков оставался один лишь птичий щебет. Человеческие голоса раздавались изредка, а к тому моменту, когда солнце садилось за многоэтажный дом, все клювы уже умолкали. Иногда в полночь я слышал вой старого волка. Он не был моим лучшим другом, но одинокими ночами я мечтал поговорить хотя бы с ним.
Ночь опустилась на зоопарк без всякого музыкального сопровождения. По моему позвоночнику побежала дрожь, я обернулся и увидел, что пыльный экран компьютера засветился изнутри. Устройство с первого дня стояло тут, словно семейный алтарь, но я давно позабыл о нем. Я чуть не упал, когда на экране показался Майкл.
— Сегодня у тебя выдался неплохой день, не так ли? — спросил он совершенно спокойно.
Я не мог скрыть своего потрясения.
— Ты все время наблюдал за мной?
— Да.
— А откуда ты смотрел? Ты был среди посетителей? Мне не разглядеть лица людей, если они находятся за забором. Слишком далеко. Могу только догадываться, мужчина это, женщина или ребенок.
— В толпе меня не было. Я стоял на облаке и смотрел на тебя.
— Ты шутишь!
— Ты уже читал сегодняшнюю газету?
— Нет.
— Тебе скоро организуют встречу с матерью.
— С моей матерью? С Матиасом?
— Нет, с Тоской.
Я попытался представить себе разговор с биологической матерью, но у меня ничего не вышло, потому что вместо Тоски на ум приходил лишь детский рисунок, изображающий двух безмолвных снеговиков, стоящих рядом.
— Майкл, ты столько всего знаешь. Хочу кое о чем тебя спросить. Почему люди утверждают, что у моей матери было нервное расстройство?
Майкл потер свой гладкий подбородок, на котором не было даже следа от бритвы.