Случалось ли вам когда-либо краснеть от отвратительных тайных душевных движений, возникших, а затем исчезнувших, оставивших вас потрясенными и изумленными тем, что вы способны на это?
Я пишу эти страницы для того, чтобы перечитать их позже, через год, через тридцать лет. Они перенесут меня в юность, как в пейзаж, который хочется еще увидеть, куда тянет вернуться вновь. Я представлял его прекрасным, цветущим, с зеленой листвой — нет, все поблекло, нет больше травы, деревья высохли. Ах, в памяти он был намного красивей!
Я пишу, потому что это забавляет меня.
Мысль — величайшее из наслаждений. Само наслаждение — воображение и не более того: доводилось ли вам когда-либо получить удовольствие большее, чем в мечтах?
* * *
Я не жду ничего хорошего от людей, и никакое предательство, никакая подлость не удивят меня.
Я люблю гневаться, гнев находит удовольствие в себе самом.
Думаю, жизнь моя будет обычной, разумной, трезвой, из меня выйдет хороший чистильщик обуви, хороший конюх, хороший клепальщик фраз, хороший адвокат, в то время как я хотел бы жизни необыкновенной.
Мне нравятся одновременно роскошь, изобилие и простота, женщины и вино, одиночество и свет, затворничество и странствия, зима и лето, снег и розы, затишье и буря; я люблю любить, люблю ненавидеть. Я нахожу в себе все противоречия, все возможные нелепости, всякую глупость.
Я не полагаюсь на себя: быть может, я стану существом отвратительно низким, злобным и подлым, как знать? Думаю все же, что добродетели во мне больше, чем в других, потому что во мне больше гордыни. Так похвалите же меня!
Я перехожу от надежды к тоске, от безумных упований к печальному отрицанию; это как дождь и солнце, но солнце из позолоченного картона и дождь серый, не грозовой.
Собрать бы все мои раздумья, все мысли, соорудить бы некий монумент, нагромоздив мечты одну на другую! Короче, стану я королем или свиньею?
Никогда человеку не понять Первопричины, ибо Первопричина есть Бог. Человек видит лишь следствия, эхо причин, призрачные формы; он, сам фантом среди фантомов, стремится их поймать, они же ускользают, он бежит за ними, пока не сорвется в безграничную пустоту и там найдет покой.
Мораль без религии — нелепость, имеющая ценность только для философского ума.
Говорят, нет религии, есть только мораль. Значит, нет ни воздаяния, ни кары, ни добра, ни зла, ничего, только падаль человеческая да гроб дубовый. Будьте добродетельными, смиренными, страдайте, жертвуйте собою, предавайтесь пороку, убивайте, грабьте: это не прибавит вам счастья в вечности.
Для вечности время короче прыжка блохи, а вы думаете о славе и счастье земной жизни и жизни в памяти людской!
* * *
Есть утверждение, довольно глупое, что слово выражает мысль. Точнее будет сказать, что оно мысль искажает: вы можете выразить мысль именно такой, какой она пришла вам в голову? Напишете вы роман так, как задумали?
Если бы фразами можно было передать мысли, я создал бы живописные картины и вы могли бы видеть их! Я пропел бы те смутные и нежные мелодии, что звучат в моей голове, вы ощутили бы аромат моих мыслей, я открыл бы вам все мои мечты — но вы ничего не узнаете, ведь нет слов, чтобы высказать это. Искусство есть не что иное, как вечный перевод мысли формой.
* * *
Я завидую жизни великих художников, наслаждение славой, наслаждение искусством, наслаждение роскошью — все для них! Я бы хотел быть прекрасной танцовщицей или скрипачом, как бы я плакал, страдал, любил, рыдал.
* * *
Бывают печальные радости и веселые печали.
* * *
Есть улыбка необъяснимая, она возникает при встрече с искусством; звучит мелодия скрипки — и мы улыбаемся, это спящая в душе муза пробуждается, и, раздувая ноздри, вдыхает воздух поэзии.
* * *
Ум Монтеня — квадрат, ум Вольтера — треугольник.
* * *
Что мучает меня сегодня? Пресыщенность ли это, желание, разочарование или предчувствие будущего? Рассудок мой болен, сердце пусто. Внешне я обычно весел, но в душе моей пустота, страшная пустота, куда я падаю сломленный, измученный, уничтоженный!
Я больше не пишу; когда-то я писал, одержимый своими мыслями, знал, что значит быть поэтом, я был им, по крайней мере, внутренне, как все великие сердца. Что значит форма? Всегда несовершенная, она искажает мою мысль; вдохновенный музыкант, я играл на скрипке, слышал звуки прекрасные, нежные, как немая речь поцелуев. Будь у меня хороший голос, как бы я пел тогда! Надо мной бы смеялись, узнав, как я восхищаюсь собой, и были бы правы. Все мои сочинения были во мне, и я никогда не написал ни строчки прекрасной поэмы, что услаждала меня. Помню, мне не исполнилось еще и десяти лет, как я начал сочинять:[67] мне грезились слава гения, ярко освещенный зал, аплодисменты, венки — а сейчас хоть я и верю еще в мое призвание или полон бесконечной гордыни, но сомневаюсь все больше и больше. Если бы вы знали, что это за пытка! Знали бы вы мое тщеславие! Какой это яростный коршун! Как он терзает мое сердце! Как я одинок, отчужден, недоверчив, низок, завистлив, себялюбив, жесток! О, как прекрасно будущее, что грезилось мне! Я сочинял жизнь, словно роман, и какую жизнь! Горько отречься от нее. И от любви тоже. Любовь! Я говорил себе: вот мне исполнится двадцать лет, и меня, конечно, полюбят, я встречу кого-то, не важно кого — женщину, и тогда узнаю смысл этого прекрасного слова, что прежде заставляло трепетать все струны моего сердца, все мышцы моей плоти.
Все же я был влюблен, подобно всем другим, но ни одна из тех, кого я любил, не знала об этом! Жаль! Я мог быть так счастлив! Я часто думаю об этом, и будто во сне плывут передо мной любовные сцены. Мне грезятся долгие объятия, нежные слова, что я ласково повторяю себе, пьянящие взгляды. О, если вам случилось в жизни знать не только ласки гулящей девки, не только продажные взгляды — пожалейте меня!
Любовь, талант — вот рай, что я предчувствовал, предвидел, ощущал его присутствие, его видения сводили меня с ума, и он закрылся навеки. Кому я нужен? Все должно было уже сбыться, ведь мне так нужна любимая, ангел.
Меня называют фатом, но откуда же у меня эта неуверенность в каждом моем движении, эта страшная пустота, утраченные иллюзии?
О, как прекрасна женщина! Дайте ей два крыла — и перед вами ангел! Мне нравится представлять очертания ее тела, прелесть улыбки, нежность белых рук, округлость бедер, наклон головы.
Часто я вижу себя в Индии, сидящим на циновке в тени банановых деревьев: баядеры танцуют, лебеди кружат по глади синих озер, природа дышит любовью.
Неделю назад я целых два часа думал о двух зеленых башмачках и черном платье! Умолчу о больших глупостях, так давно тревожащих душу. Я думаю о пустяках, щекочу себя, чтобы смеяться. Я и художник и зритель одновременно, на моих картинах розовые дали и ясное солнце, в них только свет, счастье, сияние.
А ведь тот, кто пишет это, мечтал о таланте, о том, что имя его станет известным в будущем! Несчастный!
Хотел бы я быть мистиком: какое это, должно быть, чудное наслаждение — верить в рай, окунаться в волны ладана, простираться у подножия креста, искать защиты под крылом голубки. В первом причастии есть что-то искреннее, не будем смеяться над теми, кто плачет, принимая его: прекрасен алтарь, убранный благоухающими цветами, прекрасны жития святых. Я хотел бы умереть мучеником. Если есть Бог, милосердный Бог, Бог — Отец Иисуса, да ниспошлет Он мне милость Свою, дух Свой, я приму Его и повергнусь ниц. Я понимаю тех, кто в пост наслаждается голодом и радуется лишениям; это самая утонченная чувственность, это сладострастие, трепет, блаженство души.
* * *
То, что называют радостью благодеяния — ложь, то же удовольствие дает сытость; иное дело героизм. Я утверждаю: бросая монетку нищему и объявляя себя счастливым, вы лжете, сами себя обманываете. Три четверти гордыни лежит в основе всех добрых дел, оставшаяся четверть — корысть, врожденное животное чувство, желание удовлетворить свою собственную потребность.
* * *
Есть два рода тщеславия: тщеславие показное и тщеславие скрытое, то, что называют чистой совестью, боязнью людского мнения, чувством собственного достоинства, ведь истина в том, что в каждом есть два человека: тот, кто действует, и тот, кто судит. Внутренняя жизнь — вечное обольщение судьи деятелем. Если вы не поступили дурно, были деликатны, то вам известно отчего? Чтобы иметь право сказать, глядя в зеркало: вот человек, замечательный человек, так-то вот поступивший! Сколько женщин краснеют, слыша комплименты, а сами себя хвалят еще пуще! Сколько поэтов смиренно склоняются перед другими, а в одиночестве они выпрямляются во весь рост, читают гениальность в глазах своих и на челе! Сколько тех, кто наряжается, чтобы восхищаться собой, улыбается, чтобы любоваться собственной улыбкой, говорит, восторгаясь собою, кто ведет добродетельную жизнь, чтобы собой гордиться! Разве вы никогда не были так ребячливы, чтобы принимать выгодную позу, не были так влюблены в себя, чтобы целовать себе руку, только для того, чтобы узнать, что при этом почувствуешь.
67
В девять лет, в 1831 году, Флобер преподнес в подарок матери в день ее именин новеллу «Людовик XIII».