— Так потрудитесь доложить! — вспылил Луицци, давая лакею понять, что он не привык, чтобы ему перечили. — Скажите, — добавил Арман, — что барон де Луицци желает ее видеть.
Лакей застыл на какой-то момент в нерешительности, казалось, обдумывая, как ему лучше доложить. Появилась горничная; слуга подбежал к ней и быстро что-то зашептал, как бы обрадовавшись возможности переложить на чужие плечи порученное ему дело. Горничная нагло уставилась на барона и переспросила язвительным тоном:
— Как бишь зовут этого господина?
— Мое имя совершенно не относится к делу, барышня… Я хочу поговорить с госпожой дю Валь и хочу знать, может ли она сейчас принять.
— Ну что ж, пожалуйста: не может.
Это было уже слишком — чтобы Луицци отступил по прихоти лакеев, от которых зависит, видите ли, его визит! И он резко заявил:
— Тогда я доложу о себе сам.
Барон направился прямо к открытой двери гостиной. Слуга отошел в сторону, но горничная встала перед дверью, как скала:
— Сударь, я же сказала, вы не можете ее сейчас видеть! Странно, вам говорят, а вы…
— Прошу вас, оставьте ваши дерзости при себе и предупредите хозяйку.
— Что там за шум? — донесся в это время голос из дальнего угла гостиной.
— Люси, — громко спросил барон, — в какой час вам можно нанести визит?
— Ах! Это вы, Арман, — удивленно воскликнула госпожа дю Валь и, плотно прикрыв за собой дверь комнаты, из которой только что вышла, пошла навстречу барону.
Арман приблизился к маркизе, ласково поцеловал ей руки, после чего оба сели у камина. Люси с изумленным восхищением и в то же время покровительственно разглядывала барона. Мадам дю Валь было тридцать лет, Луицци — двадцать пять, а потому подобная манера изучения была позволительна ей, как женщине, которая видела когда-то резвого подростка четырнадцати лет, превратившегося теперь в блестящего молодого человека. После молчаливого обследования лицо госпожи дю Валь внезапно омрачилось; невольные слезы набежали на глаза.
Луицци ошибся, решив, что понял причину ее грусти.
— Вы сожалеете, конечно, как и я, — заговорил он, — что наше свидание происходит по столь печальному поводу и что смерть моего отца…
— Не в этом дело, Арман, — прервала его маркиза. — Я едва знала вашего отца, да и вы сами были далеки от него в течение последних десяти лет, так что навряд ли при известии о его смерти вы горевали, как при потере горячо любимого и близкого человека.
Луицци промолчал, и маркиза после некоторой заминки повторила:
— Нет, не в этом дело; просто ваш визит состоялся в… весьма своеобразную пору.
Грустная улыбка показалась на губах Люси, и, словно оживившись от этой улыбки, она продолжала:
— По правде говоря, Арман, жизнь — весьма странный роман. Вы надолго в Тулузе?
— На неделю.
— Возвращаетесь в Париж?
— Да.
— Вы увидите там моего мужа.
— Как? Его избрали депутатом всего неделю назад, и он уже в дороге? Сессия начнется не раньше чем через месяц{42}. Я думал, вы поедете вместе.
— О нет, я остаюсь. Мне слишком нравится Тулуза.
— Но вы совсем не знаете Парижа.
— Я знаю достаточно, чтобы не желать туда ехать.
— За что же вы его так не любите?
— О! У меня есть свои причины. Я не настолько молода, чтобы блистать в салонах, и не настолько стара, чтобы заниматься политическими интригами.
— Вы достаточно умны и прекрасны, чтобы преуспеть где бы то ни было.
Маркиза вяло покачала головой:
— Вы не верите ни одному своему слову, барон. Я очень стара, мой бедный Арман, главное, стара душой.
Арман осторожно наклонился к кузине и промолвил, понизив голос:
— Вы несчастны, Люси?
Взглянув украдкой на дверь своей комнаты, она вместо ответа быстро и очень тихо предложила:
— Приходите часов в восемь на ужин, мы поболтаем. — Коротким кивком маркиза попросила его удалиться; он взял ее за руку, и она сильным судорожным движением сжала его запястье. — До вечера, до вечера, — опять совсем тихо прошептала Люси и живо направилась к своей комнате.
Но дверь открылась не сразу. Без всякого сомнения, там кто-то подслушивал и не успел отступить достаточно быстро. Луицци остался один и, пораженный своей догадкой, медлил с уходом; вскоре он смутно услышал гневный мужской голос. Открытие смутило барона, и, сильно обеспокоенный, он вышел. Мужчина скрывается в комнате женщины и разговаривает с ней в таком тоне! Мужчина, если он не муж, не брат, не отец, то любовник. Любовник! У маркизы дю Валь? Луицци не смел поверить. Подобное не укладывалось у него в голове. Многие его воспоминания защищали Люси; и он решил, что угадал, какое новое горе настигло его бедную кузину, ибо знал когда-то несчастную, девятнадцатилетнюю Люси, которая сохла от неистовой любви, но воспротивилась ей всеми силами христианской добродетели.