— Как ты можешь такое говорить? Она дышала любовью, которая никому и не снилась!
— Э, нет, хозяин! Она уже не любила Леона и, по правде говоря, не любила его никогда.
— Ты, нечистый, готов облить грязью все что угодно!
— Вовсе нет, и объясню почему: Генриетта обожала не Леона, а любовь, которую к нему испытывала. Этот юноша встретился ей как раз вовремя, когда ее душа готова была распахнуться, вот он и стал воплощением ее прекрасных грез; он оказался рядом тогда, когда ее сердце пылало желанием сплестись с кем угодно, лишь бы найти опору. Но Леон вряд ли был достоин той страсти, которую породил; я очень сомневаюсь, что он понял бы ее, если бы только оказался способен осознать всю силу этой любви. Леон давно забыл и думать о Генриетте, считая ее умершей; он женился, обзавелся парочкой отпрысков, которых назвал Нини и Лоло, потихоньку лысеет и быстро наращивает брюшко; он не прочь пропустить пару стопочек и вздремнуть после обеда; совсем недавно он полностью обанкротился и потерял все свое состояние. Если бы Генриетте позволили ввериться Леону, она настрадалась бы куда больше, чем в могиле, ибо в могиле умерли бы только ее надежды на неземное счастье, а в жизни ей пришлось бы пережить утрату всех самых святых чаяний и веры в любовь{96}.
В голосе Сатаны послышалась горечь, и Луицци пристально всмотрелся в него, словно захотел проникнуть в самые сокровенные мысли демона:
— Ты считаешь несчастьем — потерять веру и надежду?
— То было бы бедой для Генриетты — вот и все, что я имел в виду. Терпеть не могу общие теории, из которых выводят абсолютные принципы, — они так же хороши, как униформа. Это все равно что ты судил бы о маркизе дю Валь по поведению госпожи Бюре — ведь обе они отдались мужчине после пары часиков общения…
— О, кстати! Так правда, что Люси умерла? И газета не врет?
— Нет. Все верно.
— И это я убил ее?
— Ты спустил курок заряженного ружья.
— Она была в незавидном положении?
— О, в весьма и весьма незавидном! — ухмыльнулся Сатана. — Я кое-что расскажу тебе, и тогда суди сам…
— О, только не сейчас, — простонал Луицци, — только не этим вечером. Как-нибудь потом…
— Нет, барон, ты меня выслушаешь, ведь я предупреждал; раз уж ты требовал откровенности, то, будь милостив, терпи до конца.
— Знаю, но неужели нельзя увильнуть от этой обязанности?
— Ну, если ты дашь мне несколько монеток из того кошелька…
— По месяцу моей жизни?
— О нет! Из-за такой мелочи я не стану лишать тебя удовольствия послушать рассказ о причиненном тобою же зле.
— Ты же видишь, нечисть, у меня нет сил слушать.
— Я дам тебе их, сколько захочешь.
— Я накроюсь подушкой, я заткну уши!
— Это для меня не преграда.
— Умолкни, Сатана, умоляю; я готов слушать твои душещипательные истории, но только не сейчас.
— А что толку говорить, когда раны зарубцуются и сердце оправится от удара? Рассказ имеет смысл, пока один страдает, а другой лечит. Я что, раб тебе и должен повиноваться беспрекословно? Разве ты не знаешь, что тот, кто нанимает убийцу, сам оказывается в его власти? Ты купил услуги Дьявола, а потому принадлежишь ему!
Произнеся эти слова, Сатана, чей облик несколько затерялся в полумраке комнаты, вдруг приобрел черты властителя ада и улыбнулся той прекрасной и пугающей улыбкой, что вызывает сожаление у самого Господа Бога, напоминая о прошлом величии милого и нежно любимого ангела, которого он был вынужден наказать и который оставил в его божественной душе незаживающую рану от невозможности когда-нибудь даровать ему прощение.
Жалкий и дрожащий Луицци не вынес этой улыбки; она ввинчивалась ему в сердце, словно зазубренный шуруп, разрывающий плоть при вращении.
— Смилуйся, — всхлипнул он, — я выслушаю тебя, когда захочешь.
— Хорошо, но учти — момент я выберу сам. А что ты мне за это дашь?
— Месяц моей жизни.
Дьявол расхохотался:
— Ты, верно, уверен, что в твоей мошне полно монет, раз так гордо кидаешься ими.
— Боже! Боже мой! — возопил Луицци, шаря под подушкой в поисках своей жизненной кассы.
Найденный кошелек показался ему почти пустым.
— Что, я так близок к смерти?
— Э-э, насчет будущего мы не договаривались, а потому мне нечего тебе ответить! Вот о прошлом… О прошлом я расскажу с удовольствием.
И совершенно непринужденным тоном он начал:
— Госпожа дю Валь, которую ты угробил…
— Ну хватит, довольно… — простонал Луицци.
Ужасный вихрь закружился в голове Луицци, кровь стучала в висках, бледные, изможденные призраки толпились вокруг него. Рассудок покидал барона, но страх перед безумием пока еще был сильнее страха перед смертью, и он выдохнул: