В то время как в городе спорили о нем, продолжал р. Ошер-Натан вести себя в жизни по-прежнему. Он жил на чердаке синагоги, проводя там дни и ночи, и ни с кем не обменивался словом, когда сходил вниз в синагогу.
Р. Исраель-Хаим и его жена были в числе тех, которые верили в слова р. Ошер-Ионатана. Были ли они действительно убеждены в этом, или им попросту хотелось верить в это, — во всяком случае, они находили утешение в обещании старика быть благословленными сыном.
С тем, чтобы, не дай Господь! не провиниться в чем-либо, а тогда не оправдаются, упаси Б-же! обещания старика, остерегались супруги вымолвить недоброе слово или совершить какую-нибудь несправедливость. С еще большим рвением, чем раньше, занимались они детьми, вдовами и сиротами и нуждающимися вообще.
Теперь р. Исраель-Хаим и его жена хотели сблизиться несколько с р. Ошер-Ионатаном. Они охотно оказывали бы ему внимание, приютили бы его у себя и содержали бы на всем готовом. Они были готовы приносить ему еду хотя бы и на чердак синагоги, где он проживал, обеспечить его постелью и всем необходимым. Но р. Ошер-Ионатан не подпустил их обоих к себе. На слова р. Исраель-Хаима он ничего не ответил. Жена р. Исраель-Хаима подстерегла его в то время, когда он сошел с чердака вниз, и разрыдалась.
— Скажите мне, р. Ошер-Ионатан, если Вы уже действительно пообещали мне сына, как мне вести себя, когда забеременею, и как воспитывать ребенка, которого должна рожать?
Р. Ошер-Ионатан отвернулся и ушел, как если бы он совсем и не слышал ее вопроса.
Присутствовавшие при этом посторонние люди пытались на этом основании доказать, что старик действительно не более, чем умалишенный.
Наступил месяц а в. В одно утро после молитвы, до того, как молящиеся разошлись из синагоги, поднялся р. Ошер-Ионатан на амвон и голосом, звучавшим так, будто у него для всех радостная весть, сказал: — Господа, сегодня я вас оставляю. Простите мне все, если я задел чью либо честь или причинил кому-либо неприятность. Хочу также поблагодарить старост и прихожан синагоги, разрешивших мне столько лет находиться здесь.
Покончив с этим, он сошел с амвона. Многие думали, что старик решил оставить Познань. Возможно, он имел в виду перебраться в другой город.
Из синагоги пошел р. Ошер-Ионатан в ближайшую лавку и купил три свечи. Затем он принес боченок и наполнил его водой. Покончив и с этим, он начал молиться раннюю минху. Молился он очень сосредоточенно, но видно было что молится он радостно, без тени печали. После минха он попросил одного из находившихся в синагоге евреев, изучавших Тору, пойти в правление «Святого братства» и сообщить старосте, что он, Ошер-Ионатан агонизирует, а потому пусть гробовщик поспешит к нему, чтобы не опоздать к моменту его кончины.
Посланный спешно пошел выполнить поручение. Между тем р. Ошер-Ионатан, будучи в полном сознании, обратился к другому еврею тут же в синагоге и наказал ему зажечь все три свечи, которые он только что купил, и поставить у его изголовья после кончины. Он наказал также, чтобы сразу же после кончины его уложили на полу, одну свечу поставили у самого изголовья, а остальные две — одну справа, другую слева. В синагоге находилось в это время много молодых людей, занимавшихся изучением Торы. Когда они увидели и услышали, как р. Ошер-Ионатан занимается собственными похоронами, напал на них большой страх. Такое они еще никогда не слышали и не видели. Что-то казалось им здесь не все гладко. Не показывает ли уже одно это, что р. Ошер-Ионатан не в полном своем уме? По всем внешним признакам он был совершенно здоров. Не было похоже, что он был при смерти.
— Что Вы говорите все о смерти? — спросили его перепуганные молодые люди.
— Прошу вас, не уговаривайте меня, — упрашивал их старик. — Нельзя терять ни минуты. Делайте то, что я вас прошу, а когда вы исполните все мои просьбы, у меня останется время только на то, чтобы благословить вас перед тем, как оставить вас навсегда.
Сказав все это, р. Ошер-Ионатан больше ничего не говорил и начал читать покаянную молитву. Он читал молитву четко, каждое слово выходило из его уст, как высеченное.