Затем Элиезер-Реувен рассказал Баруху, что он испытал все способы, чтобы дать сыну возможность продолжать учиться. Он даже советовался по этому поводу с местным раввином, но тот ему ответил, что лучше сделать сына своим помощником.
— Я этого не хотел, — сказал Элиезер-Реувен, как бы извиняясь, — но, что мог я сделать другое? Я взял сына к себе к кузню. В конце концов, лучше, чтобы он работал со мной, чем отдавать его в работу к чужому человеку.
Баруху пришлось утешать его тем, что в конце концов работа совсем не такое плохое дело; что можно быть ремесленником и при этом хорошим, честным евреем с добрым сердцем, исполняющим мицвот. И указал при этом, как на образец, на самого Элиезер-Реувена. Однако Элиезер-Реувен чувствовал, по-видимому, что, несмотря на все это, он был бы куда счастливее, если бы его сын был человеком ученым. Велика же была любовь к Торе у этого простого кузнеца!
17. СРЕДИ СВОИХ И ЧУЖИХ
Барух вернулся в Витебск. — Барух продолжает и там следовать своим путем. — Отец, горевавший о том, что его сын не обучен Торе.
Тот песах Барух опять провел в доме кузнеца Элиезер-Реувена. Но на этот раз обстановка там была уже совсем другая. Оба зятья кузнеца были настоящими знатоками Талмуда. Он взял их к себе в дом прямо со школьной скамьи в витебской ешиве. У Баруха было с кем обменяться мнениями по вопросам Торы. Он и зятья кузнеца проводили много часов в острых спорах по глубочайшим темам г ем ары.
В то время как Барух и зятья кузнеца спорили по научным вопросам Торы, сиживал, бывало, Элиезер-Реувен в стороне и с огромным интересом прислушивался к дискуссии, хотя ни одного слова не понимал из беседы трех молодых талмудистов. Его лицо светилось. В его глазах горел таинственный огонек. Было видно, что Элиезер-Реувен тает от удовольствия. Он, что называется, витал в небесах от сознания, что на его долю выпало счастье заиметь святую Тору в собственном своем домишке.
Что касается Баруха, то в доме Элиезер-Реувена он чувствовал себя совсем привольно. Ему незачем было скрывать свою ученость. Здесь это не означало уже, что он кичится своими знаниями. Здесь он был, так сказать, среди своих; среди простых, честных, Б-гобоязненных и очень любящих Тору людей, у которых не было другого желания, как только служить Всевышнему и тщательно соблюдать Тору во всех подробностях.
По другую сторону стола сидел молчаливо единственный сын кузнеца Шемуэль-Нахум, и можно было видеть на его лице следы глубокой печали. Было ясно, что Шемуэль-Нахум чувствует себя приниженным от того, что не может учавствовать в спорах по вопросам Торы. Он не мог даже постигнуть сути разговоров. Это были боль и зависть того, кто вынужден стоять в стороне и не может быть участником бесед в обществе ученых.
Барух заметил это своим острым и умным глазом. Лучше кого либо другого мог он сочувствовать переживаниям этого простого парня, Шемуэль-Нахума. Барух мог сочувствовать каждому несчастному еврейскому сердцу. Он мог также заметить, как Элиезер-Реувен бросает время от времени соболезнующий взгляд на единственого своего сына и, глубоко тронутый, качает головой. Наверное, он в это время сильнее обычного чувствовал контраст между его учеными зятьями и сыном неучем. Вероятно, сравнил тогда кузнец своего сына с Барухом, который собственными усилиями и вопреки всем трудностям изучал Тору и так сильно отличился в ученом мире.
Барух поближе присмотрелся в Шемуэль-Нахуму. Его страдания вызвали у Баруха чувство жалости. Но это же и навело Баруха на мысль о дальнейшей судьбе несчастного парня. Разве страдания Шемуэль-Нахума не свидетельствуют, что в сердце своем он чувствует большое желание уподобиться его зятьям и другим ученым, — уметь и самому разбираться в вопросах Торы? Поэтому Барух решил побеседовать об этом с кузнецом.
— Верно, конечно, что можно быть правоверным евреем, — сказал Барух, — и не будучи ученым. Конечно же, труд — великое дело. Я сам живу трудом. Я никакой работы не чуждаюсь. Поэтому я как-то сказал Вам, что не следует огорчаться из-за того, что Шемуэль-Нахум ремесленник. Но, присматриваясь к тому, как Ваш сын сидит и со следами боли на лице прислушивается к ученой беседе за столом, кажется мне, что у него есть желание учиться. А раз так, то он, возможно, мог бы еще со временем стать и ученым талмудистом.
Барух посоветовал кузнецу попытаться устроить своего сына в какой-нибудь ешиве. Когда Шемуэль-Нахум об этом узнал, он разразился слезами и умолял своего отца отправить его куда-нибудь учиться. Элиезер-Реувен исполнил его желание. Через несколько лет Барух узнал, что Шемуэль-Нахум в конце концов добился-таки своего, — он стал талмудистом и женился на дочери ученого человека. Барух почувствовал, что имеется и его доля участия в том, что Шемуэль-Нахум вышел на новую дорогу. Он сознавал, что помог доставить радость не только самому Шемуэль-Нахуму, но и Элиезер-Реувену, который так страстно желал видеть своего сына талмудистом.