В течение этого года Барух продолжал жить по-старому, слушая лекции как своего зятя, так и р. Палтиеля. Несколько часов в день он отдавал труду и этим жил. Он выполнял труднейшие работы — носил тяжести и таскал тачки; никакая работа не была для него слишком тяжелой или унизительной. В часы выполнения работ он повторял наизусть свои уроки. Остальное время дня и большую часть ночи он целиком отдавал Торе.
Так прошло лето, и наступил месяц элул. Лекций в ешиве, как обычно, в это время не было. Учащиеся разъехались по домам или же продолжали учебу самостоятельно. У Баруха накопилось много учебного материала для проработки и повторения. Но он сейчас взялся и за новый предмет учебы, который был ему указан его зятем р. Иосеф-Ицхаком. Это была наука о морали. С большой охотой приступил Барух к изучению таких книг по морали, как «Шаарей тешува» рабби Ионы, раздел «Шаар атешува» из книги «Решит хохма», а также «Илхот тешува» и масехтот «Рош ашана» и «Юма».
Книги по морали произвели на Баруха огромное впечатление. Фактически, они открыли ему новый мир. В его сердце зажегся огонь, который до того не горел там. Раньше Барух был, так сказать, человеком холодным и слишком расчетливым. У него работал больше мозг, чем сердце. Все было у него размерено и рассчитано. Струны его сердца не были затронуты. Глубины души его не были вскрыты и взбудоражены. Его молитвы не были в достаточной мере бурными; были недостаточно огненно-пламенными. Весь его образ жизни, хотя и столь праведный и со стольким самопожертвованием, был все же слишком прямолинейным, слишком «гладким», чтобы способствовать Баруху восходить к тем высоким сферам, к которым истинный великий цадик неутомимо стремится и продолжает без устали добираться.
Телько теперь, начав учить и углубляться в книги по морали, Барух стал смотреть на прежний свой образ жизни с сознанием ее неполноценности. Он начал сомневаться в своих моральных качествах. Он не был увеоен. что он был до этого вообще на правильном пути; его грызло сомнение, мог ли он при служении Создателю действительно иметь ту чистоту мысли, которой должен обладать еврей, сердцем чувствующий истину.
Барух изучал Тору с большим рвением. Он старался соблюдать в точности все мицвот Торы. Но он чувствовал, что ему еще чего-то нехватает. Благодаря книгам по морали он пришел к заключению, что ему необходимо заняться нелицеприятным самоанализом. Если взять его поведение вообще, то здесь у него, казалось, было все в поряде. Он всегда занимался благотворительностью, отдавая иногда последнее, что у него было. С бедняком делился он последним куском хлеба. Если он увидит, бывало, калеку-слепого, глухого или вообще беспомощного человека, он оказывал ему всевозможные услуги. Нередко Барух принимал участие в читке Теилим, прося за больных или за отвращение какого-нибудь общего несчастья. Но все это оставляло его холодным; это не было созвучно струнам его сердца, заставляя их дрожать, и не будоражило его душу. Только благодаря книгам по морали Барух начал постигать, что все, что он делал до этого не привело его к совершенству; что делал он все не сердцем, не душой, а как некто, привыкший делать все без думы и чувства, не задумываясь над тем, для чего все это следует делать.
Книги по морали зажгли в Барухе новый огонь. Прежняя его холодность растаяла, как снег под весенним солнцем. Он стал более чувствителен, намного мягче и доступнее. И в учебе, и в выполнении мицвот, и в молитве он теперь почувствовал новый вкус. Он мог уже сравнить прежнее и теперешнее свое отношение к людям и событиям и смог сам приходить к выводу, что до этого он не был еще на путях истины.
В своих мыслях Барух особенно останавливался на ряде событий из его недавнего прошлого.
Это было тогда, когда он находился в Яновиче. Он сидел однажды в синагоге за книгой. Вдруг воздух потряс душераздирающий плач. В синагогу ввалились муж с женой, бросились к арон-кодешу и начали взывать к Всевышнему и просить, чтобы Он сжалился над их дочерью и спас ее от смерти.
Пришли в синагогу и другие мужчины и женщины, присоединившие свои голоса к молитвам родителей за жизнь их дочери. Начали читать Теилим перед открытым арон-кодешом. Все сочувствовали горю родителей.
Барух присматривался со стороны к происходящему перед его глазами и прислушивался к молитвам и плачу. Он, конечно, тоже сочувствовал убитым горем и глубоко опечаленным родителям. Но струны его сердца это не затронуло. Он не чувствовал себя потрясенным трагедией еврейских отца и матери. Он остался сидеть при открытой гемаре и продолжал учить, как если бы все это его совершенно не касалось. Он считал, что его учеба важнее всего. И вообще, это были ведь чужие люди, горе которых было не его горем.