Если Барух не имел уже теперь перед собою р. Залман-Хаима, то он зато мог видеть в Яновиче буквально на каждом шагу следы большой деятельности этого шамеша. Барух посетил синагогу, где р. Залман-Хаим был шамешом. Он присутствовал на занятиях, проводимых Залман-Лейбом с большим числом слушателей. Занятия проводились по сложным талмудическим темам с большой глубиной. Но это нисколько не удивляло Баруха. Он и раньше знал, что Залман-Лейб большой знаток Талмуда. Что его удивило, — это пламенность, с которой молился Залман-Лейб; это в корне отличалось от его молитвы в прежнее время. Тогда он кое-как, быстро отделывался от молитвы, никогда не выказывая какого-либо теплого чувства при этом.
Барух знал, что это изменение, означавшее, что наконец-то душа Залман-Лейба согрелась и начала проявлять себя, произошло исключительно под влиянием шамеша р. Залман-Хаима, который в конце концов приподнял Залман-Лейба над его ограниченным мирком науки. Он пробудил его внутреннее «Я» и указал ему также на основное в жизни человека, — быть человеком хороших душевных качеств. Барух имел также возможность посетить Залман-Лейба на дому. Он нашел его углубленным в одну из книг Маарала Пражского. Лицо Залман-Лейба пылало. Легко было заметить, что изучаемое прочувствовано им сердцем и душой.
Во время нахождения Баруха у Залман-Лейба забежал в комнату его шестилетний мальчишка, и отец начал укорять сынишку за то, что, как он заметил, в одной из цицит его талит-катана не хватало одной нити. Для Баруха это было лучшим доказательством, что Залман-Лейб чувствует свое еврейство не только умозрительно, но и сердцем и душой.
Подобные изменения видел Барух и в поведении других евреев в Яновиче, особенно евреев, молившихся в синагоге на базаре; на них особенно сказалось влияние р. Залман-Хаима.
Вот, к примеру, жестянщик Пиня. Он был одним из первых слушателей р. Залман-Хаима, когда тот читал Эйн-Яаков. Теперь был уже Пиня среди тех, которые слушали лекцию по Талмуду от известного в Яновиче богача р. Яаков-Айзика. Эти лекции были хорошо известны в Яновиче не только потому, что сам Яаков-Айзик был всем хорошо известен, но и потому, что эти лекции слушали самые образованные люди Яновича.
Вначале удивляло Баруха то, что этот простой Пиня-жестянщик, который когда-то еле постигал отрывок из Эйн-Яакова, слушал теперь урок по Талмуду, и к тому еще совместно с крупными учеными. Он думал, что Пиня просто так сидит здесь, не понимая, о чем идет речь. К его великому изумлению, он стал свидетелем активного участия Пини в общих дискуссиях по разбираемым талмудическим темам, изучаемым за столом. Это означало, что Пиня был теперь уже в какой-то степени талмудистом. Откуда же это взялось? Это произошло потому, что он все время внимательно прислушивался к урокам; он уже сам стал ученым.
Для Баруха это было лучшим доказательством, что можно малограмотных людей из простонародья сделать образованными людьми и неимоверно поднять их культурный уровень. Несмотря на то, что в молодые годы они учились мало, могут они все же стать хорошо грамотными; стоит им только внимательно слушать урок в синагоге. Это было еще одним достижением шамеша р. Залман-Хаима. Другим примером этого служили мучник Шимшон, мясник Шимшон и горшечник Файва. Все трое находились за столом, когда р. Залман-Хаим читал Хумаш; большего они тогда постигать не могли. Теперь они уже слушали урок по Мишнайоту, и Баруху было видно, что они хорошо уже разбирались в прослушанном.
Помимо того, что эти евреи стали более образованными, они изменились к лучшему и в их поведении вообще. Баруху хорошо помнилось, как эти люди стояли, бывало, на базаре, каждый у своей лавки или за столиком и перебрасывались шутками, часто даже ссорились и ругались. Теперь они стали людьми степенными и вели себя, как настоящие Б-гобоязненные евреи.
За столом в синагоге, за которым читали агаду или Теилим, сидели также теперь одноглазый Берл и зубастый Хаця, которых звали так за их физические недостатки. Сильное влияние р. Залман-Хаима сказалось также и в поведении таких евреев, как Шаул-конокрад и Яаков-Залман-музыкант. Если Шаул был в числе самых низких людишек в Яновиче, потому что его считали, как свидетельствует его прозвище, конокрадом, то Яаков-Залман пользовался не лучшей репутацией потому, что он играл в помещичьих имениях, и о нем поговаривали, что он ведет себя там не совсем так, как подобает еврею.