Зашел к Ивану Владимировичу, он мне и говорит: «Мы, Юра решили тебя послать во вторую бригаду, где ты будешь жить у бабы Приськи. Она одна, будет тебя кормить, а ты будешь ей помогать по хозяйству в свободное время. Носить воду, колоть дрова и т. д. Днем будешь пасти колхозное стадо с пастухами. Там познакомишься. Завтра отдыхаешь, а со второго дня приступай». Мне выписали провиант, погрузили дрова (чурками) и повезли во вторую бригаду.
Вторая бригада была 1—1,5 км. от 1-й, дворов 20 больше первой или мне так показалось, т.к. дома раскиданы по всем углам.
Встретила нас баба Приська. Бабушка говорит сама с собой, сама спрашивает, и сама отвечает. Слышу, что она туговата на оба уха. Я ей говорю, она молчит на меня смотрит и спрашивает: «Чого? Ты шось мени казав?». Кажу: «Эге, казав».
Я во второй бригаде никого не знал. После обеда решил пройтись по улице. Кого вижу, со всеми здороваюсь кивком головы, а мне в недоумении тоже так отвечают и непонятно на меня смотрят оглядываясь. Чувствуется, что люди здесь живут богаче Сокиренчан, хаты покрепче и заборы получше. Зашел на бригаду, в конторе представился, кто я и зачем здесь.
Вернулся, нашел у бабы в сарае старый и ржавый топор. Закрепил его и начал колоть дрова, а сам с нетерпением ждал, когда пригонят стадо. Часов в 8—9 раздался рев коров по всему хутору. Гнали стадо домой.
Я нашел пастуха, познакомился с ним. Николаем звали его, а помощника Петром. Николаю было лет за 40, он был ранен в первую мировую войну и немного прихрамывал, а Петро был старше меня года на 2—3 и дразнили его «Перожок», так как голова у него вверху была сплюснута.
Я пастуха сразу начал называть дядя Коля. Он мне сказал, чтобы я завтра в 4 часа был в загоне. Пришел домой, попросил бабу Приську, чтобы она собрала мне торбу с вечера. Утром с интересом прибежал на базу, выгнали стадо. По дороге нам еще несколько частных коров пригнали.
Я конечно был одет не по постушьи, а попански, как меня раньше дразнили в селе Панычь. Я был в сандалиях и в коротких штанах, и в белой безрукавке. Пионером меня прозвали. Хотя уже имел титул — «Подпасыч». Когда я ходил по траве в росу, то к обеду мои сандалии разлезлись. С утра комары меня всего искусали, и я сам себя всего исцарапал. Белая рубаха разорвалась, стала красной. Скот, ему что, он лезет в поля кукурузы и подсолнухов, а его бежишь выгонять, обрываешься и царапаешься.
К обеду погнали коров ближе к хутору на дойку. Женщины увидели меня и ахнули, смеются аж сквозь слезы. Кто с жалостью смотрит на меня, а кто с интересом. Домой вернулся босый с сандалиями в руках и весь обшарпаный.
Баба меня увидела и говорит: «О, Боже! Да цеж я виновата, що хлопца не одела». Пошла в сенцы, нашла там одежду и обувь от внука, в которой он ходил на рыбалку и дала мне. На следующий день, я уже был как настоящий пастух, да и женщины принесли мне сапоги, пиджаки, рубашки, фуражку прямо на базу. Жалко им меня стало, а я не любил, когда меня жалели, а дядя Мыкола принес мне длинный кнут.
Шли дни, и я в хуторе прижился. Из «Пионера пастушка» я превратился в обшарпанного «Босяка». И действительно, я привык ходить босиком и утром уже босым выгонял стадо, и пас так, до вечера. Ноги уже не отмывались, все в «цыпках», пятки потрескались.
Кроме коров в нашем стаде паслись молодые жеребята от 1 до 4-х лет, табун из 10—12 голов. Их пас отдельно Степан, но мы все их купали и объезжали без уздечек. Стоило мне только схватить его за гриву, как я уже на нем. Нас за это ругали. Я очень уставал, да и другие тоже. Часто днем засыпали, а скот разбредался по яру и конечно в посевы. Объезчик, тут, как тут и погонял нас кнутом, а больше всех доставалось мне, так как я был «чужак».
Однажды дали мне два дня отгула. Как раз в Сокиренцы на базар собирались ехать. Хуторяне и бригадир разрешили мне ехать вместе с ними.
На утро я проспал и сказал бабе, езжайте без меня. Она дала мне задание, что як высплюсь, то в печи возьмешь борщ и гречневая каша, а молоко скипячено. Остальное найдешь. Я привезу тебе гостинцев. Еще баба сказала, чтоб прополол грядки.
Я отоспался, смотрю на настенные часы — 3 часа, быстренько встал, пообедал и пошел в огород. О, Бог ты мой! Грядок не видно, трава выше всего. Пошел в сарай, там висела ржавая коса, нашел оселок, наточил косу и пошел полоть, начал косить всё подгяд, с краю. Хорошо, что повыше брал. Появились и моркушка, и цыбуля, и бурячки, и картопля. Взял вилы, все сгреб в кучу. Огород стал чистый. Я устал, лег в саду на лавку и уснул. Сквозь сон слышу бабка голосит. «О Боже що вин наробыв». Я схватился спрашиваю: «Что случилось, бабушка?» Она ходила с цепком, ничего не говоря, она меня вдоль спины этим грушевым сучковатым цепком, как протянет и еще хотела, но я отскочил. Убирайся, кричит с моей хаты, чтоб я тебя бильше не бачила. Я схватил картуз и кнут через забор перескочил, т.к. калитка была уже закрыта и побежал на скотный двор, зашел в клуню и залез в сено. Сховался там.