А он, как истый придворный, угадывал желания, которых ему не поверяли. Втягивая принцессу, которой он служил, в приключение — вопреки ей самой, так сказать, — он надеялся, скорее всего, на то, что его дерзость будет рассматриваться однажды — как заслуга.
В конце концов, он мне столько всего наговорил, что я почувствовал себя обязанным рискнуть. Особенно, после одного случая. Острое словцо, сказанное мною Нарышкину по поводу дамы, встреченной мною как-то при дворе, уже вскоре, проходя мимо, почти дословно повторила великая княгиня, обращаясь ко мне и смеясь. Потом она присовокупила:
— Да вы живописец, как я погляжу...
Тут уж я рискнул передать записку; ответ на неё Нарышкин принёс мне на следующий же день.
И я позабыл о том, что существует Сибирь.
III
Ещё несколько дней спустя, Нарышкин провёл меня к ней, причём предупредил принцессу об этом лишь когда я находился уже у двери её уборной. Шёл вечерний приём, мимо места, где мы все стояли, в любой момент мог пройти великий князь, и ей ничего не оставалось, как разрешить мне войти. Спрятать меня иначе она не могла, а не спрятать вовсе означало подвергнуть нас обоих страшной опасности.
Ей было двадцать пять лет. Оправляясь от первых родов, она расцвела так, как об этом только может мечтать женщина, наделённая от природы красотой. Чёрные волосы, восхитительная белизна кожи, большие синие глаза на выкате, многое говорившие, очень длинные чёрные ресницы, острый носик, рот, зовущий к поцелую, руки и плечи совершенной формы; средний рост — скорее, высокий, чем низкий, походка на редкость лёгкая и, в то же время, исполненная величайшего благородства, приятный тембр голоса, смех, столь же весёлый, сколь и нрав её, позволявший ей с лёгкостью переходить от самых резвых, по-детски беззаботных игр — к шифровальному столику, причём, напряжение физическое пугало её не больше, чем самый текст, каким бы значительным или даже опасным ни было его содержание.
Стеснённое положение, в каком она жила с того времени, что вышла замуж, а также отсутствие общества, хоть сколько-нибудь соответствующего её развитию, пристрастили её к чтению. Она многое знала. Она умела приветить, но и нащупать слабое место собеседника. Уже тогда, завоёвывая всеобщую любовь, она торила себе дорогу к трону, занимаемому ею теперь с такой славой.
Такова была возлюбленная, сыгравшая в моей судьбе роль арбитра. Всё моё существование было посвящено ей — с гораздо большей полнотой, чем об этом заявляют обычно те, кто оказывается в подобном положении.
А я, как ни странно это звучит, я, в мои двадцать четыре года, мог предложить ей то, чего не мог бы, пожалуй, предоставить в её распоряжение никто другой.
Сперва я был удалён от распутства строгим воспитанием. Затем стремление проникнуть в тот слой, который принято называть (особенно, в Париже) хорошим обществом — и удержаться там, — предохраняло меня от излишеств во время моих путешествий. Наконец, целая вереница престранных маленьких обстоятельств, сопровождавших любовные связи, которые я заводил за границей, дома и даже в России, сохранила меня, судя по всему, в неприкосновенности для той, которая с этого времени стала распоряжаться моей судьбой.
Не могу отказать себе в удовольствии написать здесь, что в тот день она была одета в скромное платье белого атласа; лёгкий кружевной воротник с пропущенной сквозь кружева розовой лентой был единственным его украшением.
Она никак не могла постичь, если можно так выразиться, каким образом я совершенно реально оказался в её комнате, да и я, впоследствии, неоднократно спрашивал себя, как удавалось мне, проходя в дни приёмов мимо стольких часовых и разного рода распорядителей, беспрепятственно проникать в места, на которые я, находясь в толпе, и взглянуть-то толком не смел — словно вуаль меня окутывала...
IV
Никто иной, как Вильямс поставил Бестужева[41] в известность о том, что великая княгиня заинтересована во мне — я упомянул уже об этом. Сделать этот шаг нас вынудила необходимость остановить усилия канцлера вернуть из Гамбурга Салтыкова — поскольку великая княгиня отныне предпочитала способствовать тому, чтобы он выполнял свои обязанности там, чем видеть его в России. Кроме того, Бестужев, имевший немалое влияние на саксонский кабинет министров, мог договориться с ним о моём возвращении в Петербург — на этот раз, с официальными полномочиями.
Прочитав четыре строчки, написанные рукой великой княгини и переданные ему Вильямсом, канцлер немедля дал необходимые заверения в том, что всё будет исполнено.
41
Бестужев (Бестужев-Рюмин) Алексей Петрович, граф (1693—1766), русский государственный деятель.