Я заслужил её благосклонность, она уверяла, что я приношу ей удачу в игре и постоянно сажала рядом с собой. Всякий раз, что я у них обедал, она принималась рассказывать мне о своих немощах, о том, как важно повседневно готовить себя к смерти и о тотальном отвращении, которое она питает к радостям мира сего, особенно же — к любой пище. Выслушав всё это, я заверял её, что любые самоубийства противны христианскому вероучению. Она признавала, что я прав, съедала кусочек чего-нибудь и принималась склонять меня к лютеранству, критикуя то, что называла ошибками католицизма. Она каждый раз добавляла, при этом, что Лютер совершил ошибку, женившись на Екатерине Бор[43] — «...ибо, если уж он дал зарок оставаться холостяком, ему никак не следовало жениться».
Засим я, подтвердил справедливость этого соображения, передавал ей блюда, которые, как мне было известно, приходились ей особенно по вкусу. Она называла меня своим приёмным сыном и, к концу второй перемены, начинала обычно пересказывать мне скандальные придворные и городские сплетни, называя имена и фамилии так громко, что я одновременно и хохотал, и дрожал от страха.
Какими бы странностями не обладала, однако, эта особа, она была любима своим мужем и оказывала на него влияние. Ей нельзя было отказать в оригинальности, и я всегда называл её «маман». Невзирая на всё, что она столь часто и столь открыто высказывала в адрес Елизаветы, прекрасно осведомлённой о том, что именно о ней говорят, императрица относилась к госпоже Бестужевой с неизменным уважением...
V
Сам Бестужев неоднократно настаивал на том, чтобы Елизавета объявила публично о своём тайном браке с Разумовским — империи нужен был наследник по прямой линии. Канцлер был вдвойне в этом заинтересован: он надеялся заслужить благодарность Разумовского[44], многого в ту пору стоившую, и хотел удалить от трона принца Голштинского[45], личные качества которого никак не соответствовали интересам империи, а происхождение могло способствовать новым переворотам.
Но императрица не последовала настойчивым советам Бестужева; то ли смелости недостало, то ли она считала племянника законным наследником трона и желала соблюсти справедливость.
Она вовсе не хотела, однако, чтобы принц занял трон при её жизни, и это несомненно послужило причиной того, что она дала ему скверное воспитание, окружила его мало привлекательными людьми, заметно не доверяла ему, да ещё и презирала его, при этом.
Бабушка принца была сестрой Карла ХII-го, его мать — дочерью Петра Великого, и, тем не менее, природа сделала его трусом, обжорой и фигурой столь комичной во всех отношениях, что, увидев его, трудно было не подумать: вот Арлекин, сделавшийся господином.
Можно было предположить, что кормилица принца и все его первые наставники, — там, на родине, — были пруссаки или подкуплены королём Пруссии, ибо принц с детства испытывал уважение и нежность к этому монарху, причём, столь исключительные и столь непонятные для самого прусского короля, что монарх говорил по поводу этой страсти (а это была именно страсть):
— Я — его Дульсинея... Он никогда меня не видел, но влюбился в меня, словно Дон-Кихот.
Принцу было лет двенадцать или тринадцать, когда Елизавета вызвала его в Россию, велела ему принять православие и провозгласила своим наследником. Принц сохранил, однако, верность лютеранской церкви, крестившей его при рождении, преувеличенное представление о значительности своей Голштинии и убеждение, что голштинские войска, во главе которых он будто бы сражался и побеждал, Бог весть сколько раз, были, после прусских, лучшими в мире и намного превосходили русские.
Он заявил однажды князю Эстергази, послу венского двора при дворе его тётушки:
— Как можете вы надеяться одолеть короля Пруссии, когда австрийские войска даже с моими сравниться не могут, а я вынужден признать, что мои уступают прусским?..
Мне же принц сказал в порыве откровенности, которой удостаивал меня довольно часто:
— Подумайте только, как мне не повезло! Я мог бы вступить на прусскую службу, служил бы ревностно — как только был бы способен, и к настоящему времени мог бы надеяться получить полк и звание генерал-майора, а быть может даже генерал-лейтенанта... И что же?! Меня притащили сюда, чтобы сделать великим князем этой зас………. страны!..
И тут же пустился поносить русских в выражениях самого простонародного пошиба, весьма ему свойственных.
Болтовня его бывала, правда, и забавной, ибо отказать ему в уме было никак нельзя. Он был не глуп, а безумен, пристрастие же к выпивке ещё более расстраивало тот скромный разум, каким он был наделён.
43
Бор — правильно фон Бора Екатерина (1499—1552) — освобождённая немецким реформатором церкви Мартином Лютером из католического монастыря, Екатерина фон Бора стала в 1525 году его женой.
44
Разумовский Алексей Григорьевич, граф (1709—1771) — тайный супруг императрицы Елизаветы Петровны.
45
принц Голштинский — сын дочери Петра I Анны Петровны, умершей в 1728 году от родов, и герцога Фридриха Карла Гольштейн-Готторпского, вступивший на русский престол в 1762 году под именем Петра III (1728—1762).