Но и пробуждение Апраксина было далеко не сразу заметно противнику, ибо генерал решительно ни в чём не мог разобраться. Дошло до того, что 20 августа 1757 года, в день битвы при Егерсдорфе, сражение было наполовину уже выиграно, а Апраксин полагал, что его войска всё ещё находятся на марше... Он был так смущён, выяснив, наконец, что битва идёт полным ходом, что не отдал за всё время сражения ни одного приказа.
Более того, он был поражён, когда ему доложили, что одержана победа, и не сумел сделать ничего другого, как приказать назавтра же отступать — хотя магистрат Кёнигсберга назначил уже депутацию, которая должна была вручить фельдмаршалу ключи от города...
Поражение пруссаков было полным благодаря стечению обстоятельств, называемому обычно случаем, и доказывающему, время от времени, самым ловким и высокомерным, что и они — не более, как инструменты, коими Хозяин нашей судьбы орудует, как ему заблагорассудится.
Доказано совершенно точно, что прусские войска достойно сражались в тот день; фельдмаршал Левальд считался одним из лучших прусских военачальников, а генералы русские бездействовали — некоторые из них заплатили за это жизнью... Всё сделали, в сущности, русские солдаты: они твёрдо знали, что должны стрелять, пока хватит зарядов, и не спасаться бегством, и попросту выполняя свой долг они перебили столько пруссаков, что случай счёл себя обязанным отдать поле боя — им.
Апраксин же, отослав Петра Панина с донесением об этой победе в Петербург, остался, в отсутствие этого доблестного, умного и преданного генерала, в руках тех, кто стремился воспользоваться его беспомощностью — и заставил его поверить, что если он продолжит наступление, его армия погибла.
Говорили, что это генерал Ливен, якобы подкупленный прусским королём, посоветовал своему начальнику отступать; однако, вся жизнь Ливена была слишком достойна для того, чтобы, безо всяких доказательств, оставить это пятно на его репутации.
Впрочем, кто бы ни был подлинный советчик, Апраксин повернул обратно, словно это он был разбит, и принялся опустошать вражескую землю, покидая её, словно кто-то его преследовал.
Вена и Версаль не преминули завопить об измене; Варшава довольствовалась жалобами на то, что обещанная Саксонии помощь так и не была оказана.
Императрица Елизавета заменила Апраксина генералом Фермором[50]. Был отдан приказ об аресте фельдмаршала — на этот шаг императрицу подтолкнули враги Бестужева и великой княгини, решившие выместить на Апраксине свою ненависть к этим двум особам. Но каково же было их удивление, когда среди бумаг бывшего командующего были обнаружены записки великой княгини, рекомендовавшие Апраксину действовать против короля Пруссии как можно более энергично и стремительно.
Это на время спасло Бестужева и внесло видимое спокойствие в императорский дом.
После того, что вы только что прочли, было бы излишним детальное описание многочисленных встреч и нот, с помощью которых я на всём протяжении моей миссии пытался осуществить и ускорить всё, что было обещано моему монарху. Ответы, получаемые мною, были, как правило, благоприятными, но пороки двора и всей администрации приводили к тому, что всё свершалось слишком поздно, или что выделяемые средства оказывались недостаточными...
III
25 февраля 1758 года, возвратившись в десять часов вечера из Комедии, я застал у себя Бернарди. То был венецианец, ювелир, часто относивший великой княгине письма от канцлера и от меня, и приносивший нам её ответы.
Бернарди сказал мне:
— Всё пропало... Канцлер Бестужев арестован... В моём доме засада — меня предупредили о ней у Далолио... Сжальтесь, умоляю вас, прикажите бросить меня в колодец вашего дома — по крайней мере, я сумею избежать мучений, которым подвергают здесь государственных преступников...
Поразмыслив немного, я спросил у Бернарди:
— Есть ли у вас дома хоть какая-нибудь бумажка, написанная рукой канцлера или великой княгини?
— Ни единой, — ответил он.
— В таком случае, вам лучше всего отправиться немедленно домой, не проявляя ни страха, ни тревоги. Терпимость нынешнего режима и всё, что мне известно о действиях канцлера и великой княгини, дают основание предположить, что после первого всплеска дело может закончиться значительно менее трагически, чем вы думаете. А вот если вы попытаетесь спрятаться... Одно это, как только вас отыщут и схватят, усложнит вашу судьбу.