Мне сказали, что обряд этот был установлен Петром Великий по образцу обычаев, существовавших в его время в Швеции. Теперь, говорят, церемония изменилась.
Немилость, выпавшая на долю Бестужева, так сильно потрясла меня, что несколько недель я был очень серьёзно болен. Помимо того, что я был многим обязан этому человеку, его падение рикошетом ударило и по великой княгине. Именно тогда я впервые подвергся атаке страшных головных болей и других недомоганий, терзавших меня впоследствии так регулярно — вплоть до дней, когда я всё это пишу.
Моим врачом был Бургав[51], племянник того Бургава[52], коего Голландия и наш век нарекли современным Гиппократом. Петербургский Бургав потерял слух и чтобы общаться с больными пользовался услугами переводчика, слова которого легко считывал с различных конфигураций его пальцев. Доктор всё мгновенно схватывал и сразу же отвечал голосом так точно и с таким умом, что, невзирая на его глухоту, беседовать с ним было приятно. Однажды Бургав нашёл у меня на столе трагедии Расина — и хотел отобрать у меня эту книгу заметив:
— Вокруг вас и так всё мрачно, следовало бы читать что-нибудь повеселее.
Хотя Лев Александрович Нарышкин и дал великой княгине повод лишить его с некоторых пор своего доверия, арест Бернарди вынудил её вновь воспользоваться услугами Нарышкина чтобы связываться со мной. Уже вскоре доступ к ней вновь стал для меня таким же лёгким, каким был всё последнее время, а наметившееся сближение между нею и императрицей позволяло нам надеяться, что Елизавета одобряет нашу связь. Надежда эта больше даже способствовала моему выздоровлению, чем лекарства Бургава.
И всё же поправлялся я так медленно, что после того, как я проехал несколько вёрст навстречу принцу Карлу Саксонскому, мой друг Ржевуский, сопровождавший принца, едва меня узнал. Впрочем, моцион и весна вскоре окончательно поставили меня на ноги.
Принц Карл, любимый сын Августа III, прибыл в Петербург, надеясь добиться согласия Елизаветы сделать его герцогом Курляндским, вместо Бирона, если тот останется в своей ссылке навсегда. Хотя моя семья и я считали подобный проект незаконным, но он и не был ещё официально объявлен и единственным, якобы, поводом путешествия принца было желание просто представиться императрице перед тем, как принять участие в военных действиях в рядах её армии — так что я счёл своим долгом выказать сыну своего патрона самое почтительное внимание.
Принц обладал элегантной внешностью, был ловок в разного рода телесных упражнениях, и несмотря на то, что воспитан он был, в общем, неважно, казался неким чудом рядом с великим князем, который уже вскоре понял всю невыгоду для него подобного сопоставления; недовольство его усиливалось ещё и тем, что принц был саксонцем и, следовательно, врагом короля Пруссии.
Все три месяца, что принц оставался в Петербурге, он делил время между часами, проводимыми при дворе, и домашними развлечениями. Особенно любил он фехтование. Много раз стоял он с рапирой в руке против знаменитого шевалье д’Еона, находившегося тогда в Петербурге в качестве атташе при французском посольстве и носившего драгунский мундир. Мне тоже довелось фехтовать с ним, точнее, с ней, хоть я и был далёк от того, чтобы заподозрить, к какому полу она в действительности принадлежала — говорили, тем не менее, что об этом была осведомлена Елизавета.
Одним из кавалеров свиты принца был молодой граф Эйнзидель, саксонец, соединявший изящество своей фигуры с самыми привлекательными моральными качествами. Резидент Саксонии в Петербурге по имени Прасс, считавший своим долгом относиться ко мне с ревностью, и бывший великим фатом, вначале настроил Эйнзиделя против меня, сообщив ему, что моя англомания мешает мне выполнять мою миссию. Вскоре, однако, граф разобрался в истинном положении дел, отдал мне должное, — в том числе, и в своих донесениях двору, — и мы очень подружились...
Нас поселили вместе во время поездки с принцем Карлом в Шлиссельбург, где мы хотели взглянуть на канал. Мы обратили внимание на беготню взад и вперёд одного из приставленных к принцу придворных лакеев, и спросили его, в чём дело, предварительно одарив его.
51
Бургав-Каау Герман (1705—1761) — племянник Г. Бургава, врач; с 1740 года жил в России, был лейб-медиком императрицы Елизаветы; некоторые лекарства, составленные Бургавом, существовали в русских аптеках вплоть до начала XX века.
52
Бургав Герман (1668—1738) — голландский врач, один из наиболее выдающихся медиков XVIII века.