Лакей ответил наивно:
— Я страшно озабочен тем, что назначен вице-шпионом на всё время этой поездки, поскольку кондитер, наш главный шпион, внезапно заболел...
Этот маленький случай показался мне характерным для атмосферы русского двора того времени и его обычаев. Нет сомнения, что ни принц, ни кто-либо из нас не могли вызвать хоть сколько-нибудь серьёзную тревогу, особенно в этом месте и во время поездки, возглавлявшейся графом Иваном Чернышёвым[53]. К тому же, и группа наша включала вдвое больше русских разных рангов, чем иностранцев. Но Пётр I сказал, что надо шпионить — вот и шпионили, в великом и в малом...
Я неоднократно наблюдал в России тех времён, как люди действовали в соответствии с импульсами, оставленными им Петром — примерно так же, как во времена кардинала Ретца в Испании, в тысячах случаев, поступали не согласно здравому смыслу и обстоятельствам текущего дня, а потому лишь, что так поступали во времена Карла V.
Самым красивым из всех, кто сопровождал принца Карла, был несомненно граф Францишек Ржевуский, тогда — писарь короны, и Елизавета не осталась, казалось, безразличной к его привлекательности; лишь ревность Ивана Шувалова послужила препятствием к зарождавшейся склонности. Между Шуваловым[54] и Ржевуским происходили даже небольшие столкновения; одно из них было способно вызвать и достаточно опасные последствия.
Однажды после обеда, когда мы, несколько поляков, и кое-кто из русских, находились у Ивана Шувалова, никто иной, как я, предложил, на беду, развлечься игрой под названием «секретарь». Согласно её правилам, каждый, получив, по воле случая, карточку, на которой стояло имя того или иного участника игры, должен был, изменив почерк, написать внизу всё, что он считал нужным, в адрес обозначенного на карточке лица.
При чтении вслух результатов первого круга, начали с карты, на которой значилось имя хозяина дома; под ним обнаружили следующие слова: «Каждый, кто хорошо его знает, вынужден будет признать, что он не заслуживает дружбы порядочного человека».
Шувалов пришёл в ярость и стал исторгать угрозы по адресу предполагаемого автора этого оскорбления, и, по бросаемым им взглядам, я сразу понял, что подозревает он Ржевуского. Тогда я заметил ему:
— Я не скажу вам, кто написал эти слова, хоть и знаю это, но беру на себя смелость заверить вас, что никто из поляков не сделал этого.
После воцарившейся тишины, мы стали свидетелями того, как Шувалов и Иван Чернышёв стали объясняться друг с другом. Впоследствии мы узнали, что Чернышёв, признавший себя автором этих слов, сделал это потому, что Шувалов не добился для него милости императрицы, на которую Чернышёв рассчитывал, хотя Шувалов был обязан ему за содействие в интриге с одной дамой, возбуждавшей постоянную ревность Елизаветы. Шувалов побаивался Чернышёва и всячески старался свести на нет шум, вызванный этой авантюрой, Чернышёвым искусно поддерживаемый.
Ещё одним членом свиты принца Карла Саксонского был Браницкий[55], нынешний великий гетман. Тогда он был совсем ещё молод, но уже известен по двум кампаниям, проведённым им весьма успешно — волонтёром в рядах австрийской армии, в свите этого же самого принца Карла. С первого момента, как он прибыл в Петербург, Браницкий выразил такое горячее желание заслужить мою дружбу, и сделал это так своеобразно и таким деликатным образом, что мне пришла в голову мысль ещё раз убедиться в его дружбе в связи со странным приключением, о котором пришла пора рассказать.
IV
Поскольку оборот, который приняло дело Бестужева, а также многие другие обстоятельства, возникшие в то время при дворах Петербурга и Варшавы, ставили меня в положение всё более и более щекотливое, я стал подумывать о том, что мне стоит, пожалуй, уехать на некоторое время из России, как бы в отпуск, с тем, чтобы возвратиться при более подходящих обстоятельствах.
Это намерение сделало более частыми мои визиты в Ораниенбаум, где располагался тогда молодой двор; да и жил я, в связи с визитом принца Карла, в Петергофе, а оттуда мой путь сокращался на целых две трети.
Переодевания, и вообще всё, что было с поездками связано, стала для меня обыденными и удавались мне до поры, до времени, как нельзя лучше, таким образом, и рискованность такого рода предприятий постепенно ушла из поля моего зрения — настолько, что 6-го июля я отважился отправиться в Ораниенбаум, не согласовав предварительно свой визит с великой княгиней, как я это делал обычно.
53
Чернышёв Иван Львович, граф (1736—1791) — генерал-поручик русской армии, сенатор; во второй половине века неоднократно принимал участие в операциях русских войск в Польше.
54
Шувалов Иван Иванович, граф (1727—1797) — русский государственный деятель, фаворит императрицы Елизаветы; основатель и первый попечитель Московского университета (1755) и Академии живописи в Санкт-Петербурге (1758).
55
Браницкий Фридрих Ксаверий (в России — Ксаверий Петрович; 1734—1819 — великий коронный гетман Польши, староста Белоцерковский (там находились поместья Браницкого, в одном из которых он скончался); польский посол в России (1771—1772) и Франции (1772—1773); был женат на племяннице Потёмкина — А.В. Энгельгардт, их дочерью, Елизаветой Ксаверьевной Воронцовой (по мужу) был увлечён Пушкин.