Капитан Пассек выделялся своей выдержкой. Оставаясь двенадцать часов под арестом, он, до моего появления в их полку, не стал поднимать тревоги, хотя солдаты открыли ему и окно, и дверь, а сам он каждую минуту ждал, что его повезут на допрос в Ораниенбаум... Приказ везти его прибыл уже после моего приезда.
Княгиня Дашкова, младшая сестра Елизаветы Воронцовой, напрасно пытается приписать всю честь победы себе. Она знала кое-кого из главарей, но была у них на подозрении из-за своего родства, да и её девятнадцатилетний возраст не особенно располагал к тому, чтобы доверять ей. И хоть она и заявляет, что всё, что произошло со мной, прошло через её руки, не следует забывать, что заговорщики были связаны со мной в течение шести месяцев, и задолго до того, как она узнала их имена.
Она действительно умна, но тщеславие её безмерно. Она славится сварливым нравом, и всё руководство нашим делом терпеть её не может. Только олухи и могли ввести её в курс того, что было известно им самим — а это были, в сущности, лишь очень немногие обстоятельства. И.И. Шувалов, самый низкий и трусливый из людей, тем не менее, написал, как говорят, Вольтеру, что женщина девятнадцати лет сменила в этой империи власть. Разуверьте в этом, пожалуйста, великого писателя. От княгини Дашковой приходилось скрывать все каналы тайной связи со мной в течение пяти месяцев, а четыре последние недели ей сообщали лишь минимально возможные сведения.
Заслуживает похвалы сила ума князя Барятинского, скрывавшего наш секрет от любопытства брата, адъютанта предшествующего императора, ибо доверять ему было хоть и опасно, но бесполезно. В конной гвардии офицер по имени Хитров, двадцати двух лет, и унтер-офицер по имени Потёмкин, семнадцати лет, дирижировали всем рассудительно, храбро и расторопно.
Вот как, примерно, выглядит наша история. Всё произошло, уверяю вас, под моим особенным руководством, а ведь в конце на меня свалились ещё и дела морские, поскольку отъезд за город помешал точному выполнению плана, созревшего ещё за две недели до того.
Молодые женщины, из которых предыдущий император составил свою свиту, помешали ему, когда он узнал о событиях в городе, воспользоваться советом старого фельдмаршала Миниха — броситься в Кронштадт или уехать с группой приверженцев в армию. Когда же он подошёл, наконец, на галере к Кронштадту, город этот был уже на нашей стороне благодаря действиям адмирала Талызина, обезоружившего генерала Девиера, который, по поручению императора, прибыл в Кронштадт ещё до него. Один из офицеров порта, по собственному почину, пригрозил несчастному государю, что выстрелит по его галере из пушки...
Наконец Господь привёл всё к угодному Ему финалу. Это напоминает, скорее, чудо, чем реальность, предвиденную и организованную, ибо столько счастливых совпадений не могли быть собраны воедино без Его руки.
Ваше письмо я получила. Регулярная переписка встречает тысячи препятствий. Мне приходится соблюдать двадцать тысяч предосторожностей, и у меня нет времени писать любовные записки. Я крайне стеснена во всём; не могу описать вам этого подробно, но это так.
Я сделаю всё для вас и вашей семьи, будьте твёрдо в этом уверены. Я вынуждена соблюдать тысячи условностей и тысячи предосторожностей — это даёт мне ощутить всю тяжесть правления.
Знайте, что всё решалось на основе ненависти к иноземцам — ведь Пётр III слыл за одного из них.
Прощайте, странные случаются в мире ситуации».
III
Едва пробежав глазами это письмо, я вернулся в Пулавы, чтобы прочесть его дяде. Тот заставил меня повторить чтение — своей жене, дочери и своему сыну.
С этого дня, я стал различать на физиономии дяди надежду на то, что на моём пути к королевскому трону окажется столько препятствий, что, устав преодолевать их, корону предложат ему ...У него вырвалось даже как-то, в моём присутствии, что он не примет корону, если только после его смерти трон не будет закреплён за его сыном.
А сын, выйдя из комнаты отца, повторил мне то, что неоднократно говорил прежде:
— Каждому — своё. Мне известно, как способно воодушевить других то, что называют славой. Готов признать, что слава победоносного военачальника или добродетельного законодателя, особенно, таких, как Нума Помпилиус[62] или Альфред Великий[63] — вещь прекрасная. Но, заверяю вас, меня подобная слава не трогает, я вовсе её не хочу. Я оставляю славу на долю тех, кому угодно попытаться её заслужить. И это так для меня несомненно, что я не только не собираюсь воспользоваться перспективой, которую это письмо Екатерины II открывает, вроде бы, передо мной, но, не откладывая, напишу графине Брюс и поручу ей заклинать императрицу не иметь в виду меня, а только лишь вас.
62
Нума Помпилиус — второй из семи римских царей, с его именем связано проведение существенных реформ.