22 февраля.
«Сейчас вернулся от О., где долго работал над 1932 годом».
23 февраля.
«По О. кончаю 1932 год. 1933 —1934 — пустяки по объему».
29 февраля.
«Сейчас бесконечно изводит О. и тревожит текстология. А к вечеру такой усталый, что нет сил сидеть. Кипа тетрадей передо мной, но боюсь, что уберу их в чемодан и пока буду читать Волкова[31], это тоже общественно-полезное занятие».
Отказ Прокуратуры, возбужденное и упадочное состояние Осипа Мандельштама длительное молчание приревновавшей Лины Самойловны — все это создало перерыв в работе. Упоминания о занятиях становятся реже, последние письма посвящены ожиданию конкретного возвращения Рудакова в Ленинград.
2 марта.
«Очень много работал: посылаю тебе один листок с "Волком", это единственное умыкание. Спрячь его. Интересный вариант последней строфы»[32].
3 марта.
«К твоему приезду текстология будет (надеюсь) закончена».
16 марта.
«Как мало мы с тобой ценили, что я так упорно и, в сущности, хорошо работал здесь литературно: сейчас как-то и следа этой силы не осталось. Углубляется это состояние и тем, что чистая текстология почти кончена, а на большее сейчас не способен».
22 марта.
«Тетрадь уже раскрыта… буду работать… Занимаюсь "Разговором о Данте" (собственно "о Мандельштаме" — т. е. Данта там нет — очень мало, если есть)».
1 апреля.
«Сейчас лег рано (нет 12). На стуле рядом Оськин "Дант", его прочитываю, строятся к нему примечания. А насколько мне было бы легче это в живой беседе, в разговоре. С ним это немыслимо. Даже на Гришку был бы рад».
14 мая.
«С О. даже литераторствовали: записывал о нем суждения современников — в эпиграмматических локальных фразах — забавно».
10 июня.Перед отъездом Мандельштамов на дачу в Задонск и возвращением Рудакова в Ленинград он сообщает:
«С рукописями решили так: я отдаю сейчас отработанную часть, остальное проездом оставлю в Москве. Отдал 1908—1924. А поездка отложилась».
20 июня.
«Вчера по традиции был с ними весь день — сюда включились отправка багажом их вещей, отобрание мною еще кое-каких бумаг, его пометки и подписи на некоторых материалах (в частности, на "Камне" 1913 года). В записях, что получил от них,— несколько Надькиных упоминаний обо мне (о нашей с О. полемике, время — сентябрь 1935). Вообще сделано все, чтобы документальных доказательств моей роли не осталось».
8 июля (вернулся из Задонска, куда ездил прощаться с Мандельштамами).
«…В письме, данном для матери Надин, — просьба дать мне его (О. Э.) старые фотокарточки. Это и вчерашний Дант — просто чудные достижения… В Москве забрать можно нужные бумаги. И это, и общий тон встречи оставят лучшее, а не худшее ощущение».
Осенью Осип Эмильевич посылает Рудакову свое доверительное дружеское письмо из Задонска (см. выше, № 13).
Надежда Мандельштам описывает дружескую поддержку, оказанную Рудаковым Мандельштамам в 1937 году в Москве. Описана в «Воспоминаниях» Надежды Мандельштам. Тогда же, по словам Н. И. Харджиева, Осип Эмильевич представил ему Рудакова, светясь отцовской нежностью. «Я продиктовал ему "ключ" ко всем моим стихам», — объявил он и удовлетворенно закивал головой при напоминании Николая Ивановича о единственном предшественнике Мандельштама в этом жанре — Г. Р. Державине. Рассказывая об этой встрече, Николай Иванович добавил: «Оба они — и Мандельштам и Рудаков — выглядели так, как будто их связывает какая-то радостная тайна».
Увы! «Ключ», стоивший стольких трудов, восторгов и ссор, пропал. Утрачена и биографическая канва, составленная Надеждой Яковлевной, ее записи.
Зато в авторском экземпляре «Стихотворений» 1928 года остались поправки, сделанные в результате пересмотра, затеянного совместно с Рудаковым. Они сделаны Осипом Эмильевичем тушью, несомненно взятой из рук Рудакова (его любимая принадлежность письма) Неизвестно, осуществилась ли задуманная Рудаковым «Тетрадь № 2». Но для неё содержится богатый, хотя и сырой, материал в письмах Рудакова. Просачиваются в них и некоторые элементы «ключа». Попытаемся же собрать их воедино.
Выделим из писем Рудакова неизвестные стихотворные тексты Мандельштама. Тут встречаются двустишия, обрывки забытых стихотворений, шуточные басни, сочиненные совместно с Рудаковым, но одна принадлежит только Мандельштаму. В письмах приводятся также варианты напечатанных стихотворений, тогда еще неизвестные, но теперь уже опубликованные в издании стихотворений О. Мандельштама «Библиотеки поэта» и отчасти в американском собрании его сочинений. Разночтений с копиями Рудакова нет, поэтому здесь они не приводятся.
Незаурядный историко-литературный интерес представляет изложение Рудаковым выступлений Мандельштама о своих новых стихах. Это — живой комментарий к только что написанному. Среди таких авторских высказываний, возникавших независимо от готовящегося «ключа», выделяются беседы о стихотворениях «Чернозем», «День стоял о пяти головах», о реалиях стихотворения «Мне кажется, мы говорить должны», указание на поэтику стихотворения «Да, я лежу в земле» и творческая история стихотворения «Не мучнистой бабочкою белой».
В одном из ранних писем Рудакова, 17 апреля 1935 года, читаем: «Сегодня опять о рельсах, что видны с балкона, и о том, скоро ли нас повезут поезда. А он говорит:
(у него сломана правая рука выше локтя)».
Стихи, известные с некоторыми разночтениями по мемуарной литературе, Рудаков цитирует 21 мая 1935 г. с комментарием Осипа Эмильевича. Ирония Рудакова обращена здесь на бурное отречение Мандельштама от акмеизма, вызванное ежедневными спорами на эту тему: «Проклятый акмеизм в 1912 году у него выковал такие стихи о бедном художнике, живущем на чердаке и имеющем специфические "легкие", "тяжелые", "упрямые" etc. вещи даже в быту.
Стихи писались серьезно, но потом отвергнуты и стали анекдотом».
В припоминаниях и разговорах Мандельштама с Рудаковым немалое место занимал Гумилев. С этим связаны и два стихотворных текста. Вот уже упоминавшийся выше осколок забытого сонета 1915 года, записанный 18 августа 1935 года:
32
Варианты заключительной строфы стихотворения «За гремучую доблесть грядущих веков» приведены в кн.: Мандельштам О. Стихотворения. С. 288.