Но через три дня он вернулся. Что случилось?
— Балтика замерзла, — сказал он, — корабли застряли во льдах. Нам приходится ждать, пока не освободится фарватер, чтобы можно было выйти в море.
Горькая церемония прощания повторялась несколько раз. При последнем прощании — по моей записи в дневнике, произошло это 24 января 1942 года — нервы у нас обоих были на пределе. Перед отплытием кораблей Петер собирался позвонить мне еще раз из Засница.[331]
Я ждала напрасно. Ни звонка, ни телеграммы, ни письма. Прошло два дня, три, четыре. Я начала беспокоиться, не могла спать. Когда минуло девять дней, а от него все не было никаких известий, нервы у меня сдали. Мне казалось, что Петера уже нет в живых, что корабль, возможно, затонул или подорвался на мине. До сих пор даже во время тяжелейших боев из самых отдаленных мест ему всегда удавалось передать весточку или сообщить о своем местонахождении через особого посыльного.
В отчаянии я попыталась узнать в штабе вермахта что-нибудь о том, где находятся корабли, — безуспешно. Потом стала справляться у горных стрелков в Миттенвальде. Наконец один офицер сообщил по телефону, что корабли пока так и не вышли в море и все еще находятся в порту.
Эта новость потрясла меня. Где же тогда Петер? Я думала, что потеряю рассудок. Тут и позвонил знакомый Петера.
— Я слышал, — сказал он, — вы хотели узнать, где сейчас Петер Якоб?
— Да, — ответила я и затаила дыхание.
— Несколько дней назад я был вместе с ним — мы говорили и о вас.
— Вы были вместе с ним?
— Да, — подтвердил он немного хрипловатым голосом, — мы с ним основательно посидели — это было веселое застолье, выпили немало.
— А где он сейчас? — спросила я упавшим голосом.
— Наверное, еще в Берлине.
— В Берлине?
— Да, в Берлине, он неделю жил в гостинице «Эдем» с одной очень привлекательной особой, которую вы, вероятно, знаете.
У меня закружилась голова, трубка выскользнула из рук. Я лежала на кровати как громом пораженная.
На рассвете снова раздался звонок. Больше никого не хотелось слышать, но телефон звонил беспрерывно. Наконец я сняла трубку и услышала откуда-то издалека голос — это был Петер. Мне показалось, что у меня сейчас разорвется сердце.
— Лени, ты можешь меня понять?
— Петер? Это ты? Где ты сейчас?
Связь была ужасная, почти ничего не было слышно.
— Я говорю из Засница — мы еще в порту — через несколько часов корабли отплывают — приезжай, пожалуйста, — перед отплытием мне нужно обязательно тебя увидеть.
— Невозможно, не могу приехать, — проговорила я в отчаянии.
Петер настаивал:
— Приезжай, ты должна приехать, я не могу уехать, пока не объясню тебе все.
Я сильно разволновалась и не могла вымолвить ни слова.
— Лени, ты меня не слышишь? Приезжай, ну приезжай, пожалуйста! — Голос у него был хриплый и, как мне показалось, полный отчаяния. — Если ты прямо сейчас отправишься на машине, то мы еще сможем увидеться, корабли подождут, я помешаю им отплыть из гавани, пока ты не приедешь. Ты должна приехать!
— Попытаюсь, — ответила я.
После этого разговора мне казалось, будто гора с плеч свалилась. Я хотела лишь одного — еще раз увидеть Петера перед отплытием на фронт и узнать, что могло его заставить так ужасно обманывать меня.
Только около полудня, в сопровождении двоих моих сотрудников, я выехала на своем маленьком «фиате» из Берлина. Мы потратили несколько часов, пока смогли раздобыть бензин. Было холодно, шел снег, продвигаться по дорогам становилось все труднее. Через ветровое стекло почти ничего не видно. Но самое плохое — слишком рано начинало темнеть. Спустя несколько часов снега намело столько, что мы могли двигаться только на малой скорости, а потом и вовсе остановились. Я не находила себе места из страха, что не смогу прибыть вовремя и не застану Петера.
Мы раскопали снег лопатой и проехали еще несколько километров, потом опять встали. Снега вокруг нас насыпало как в горах. Пришлось снова взяться за лопату и так мучиться километр за километром, пока машина не остановилась окончательно. Ничто не помогало — ни лопата, ни толкание сзади, — мы застряли.