Через двери, выходившие из комнат в коридор, я видел очень удивленных и испуганных нашим присутствием женщин. Мы прошли в помещение, занимаемое матерью молодого человека, женою паши, и несколькими женщинами, находящимися при ней. Помещение это представляло из себя нечто вроде киоска, сооруженного в одном из углов прямоугольно распланированного садика. Женщины нам не понравились: их костюмы мы также нашли неизящными. Нас они приняли очень любезно, с любопытством рассматривали и задали нам несколько вопросов, но разговор не был ни оживленным, ни продолжительным.
По возвращении в Каменец, я описал сестре этот наш визит. В этом письме можно найти все подробности, которых я теперь уже не помню.
Мы возвратились в Менджибож, который, собственно говоря, был конечным пунктом нашего путешествия, так как, к моему большому сожалению, мы не поехали до Гранова.
Мой отец отстранил от управления своими имениями Ивановского, дети которого сделались вскоре сами крупными землевладельцами, и назначил управляющим подольских земель Бернатовича, бывшего воспитанника кадетского корпуса, которого он послал за границу для изучения постановки сельского хозяйства в других странах.
Проехав через Галицию, после нескольких остановок, мы Прибыли в Пулавы, где с того времени и поселились.
Глава II
Пулавы
Воспитание и обучение. Путешествие в Германию
В Пулавах началась для нас совершенно новая жизнь. Мы принялись за учение систематически и серьезно. До сих пор наше ученье было элементарно и шло с частыми перерывами, но с приездом в Пулавы ученье сделалось почти единственным нашим занятием.
Люиллье, о котором я уже упоминал, преподавал нам математику и всеобщую историю; Цесельский — историю Польши, Княжнин — литературу и латинский язык. Для преподавания древних языков у нас был вначале один датчанин по фамилии Шоу, а затем Гродцек, сделавшийся позже профессором университета в Вильно.
Я теперь точно не помню, в то ли время или позже, отец взял нам в гувернеры Дюпон де Немура, члена национального собрания, приобретшего некоторую известность во Франции, где его уважали за его характер и нравственные качества.
С ним приехал в качестве секретаря некто де Нуаье, оказавшийся чрезвычайно надоедливым человеком. Нуаье постоянно ухаживал за г-жею Пти. Однажды, когда он постучал к ней в дверь, она, не зная, как от него избавиться, ответила ему: «Милостивый государь, меня нет дома».
Дюпон недолго оставался у нас. Он возвратился во Францию. Я встретился потом с ним в Париже во время реставрации. Он явился ко мне в качестве моего бывшего гувернера, но я совершенно его не помнил.
В Пулавах у нас был учитель фехтования. Каждое утро, как только мы вставали, а вставали мы очень рано, он давал нам урок в саду, затем уже мы переходили к другим занятиям.
За столом у нас всегда бывало очень многолюдно, так как собирались все, кто жил в доме.
Наряду с ученьем мы пользовались также и удовольствиями как, напр., охотой, поездками в Конску Волю к Филипповичу, управляющему имениями Пулавы, прогулками верхом, а в особенности охотой по холмам с борзыми собаками. Мы называли эту охоту «идти на холмы» или «идти за холмы в можжевельник».
Я страстно любил охотиться, в особенности с борзыми собаками.
В лесу, подле Яновиц, было лисье логовище, и нам доставляло огромное удовольствие выгонять оттуда лисиц гончими собаками.
Мы бывали также у г-жи Пясковской, муж которой, по прозванию Паралюш, реставрировал дворец Фирлеев в Яновицах и украсил его прекрасной живописью.
Я его очень хорошо помню: он был большого роста, говорил присвистывая, славился своею расточительностью и поэтому несколько раз разорялся, но ему всегда удавалось снова разбогатеть.
Одной из особенностей его любви к роскоши была страсть делать себе множество вышитого платья, какое носили в то время; он придумал вышивать платья с двух сторон разными цветами, чтобы их можно было надевать, выворачивая наизнанку.
Я могу сказать, что год нашего возвращения в Пулавы был для нас, детей, началом второго периода нашей жизни, периода, который я мог бы назвать «пулавским».