Фрэнк был на два сантиметра ниже меня, но будто изваян Праксителем. У него были громадные карие глаза и немного лошадиное лицо, отчего через несколько лет к нему прилипла кличка «Лошадка».
У Латуша еще не закончился некий нервный кризис, в котором была замешана, я думаю, его мать, и он внезапно уехал, оставив Фрэнка в Провинстауне.
Наша первая встреча была довольно театральной.
Мы с Санто пошли в ночное заведение в Провинстауне, известное как «Атлантический дом». Публику там развлекала Стелла Брукс, одна из первых великих джазовых певиц, и я обожал ее, что не нравилось Санто. Во время ее выступления он выкрикнул какие-то оскорбления и выскочил из зала. Номер Стеллы закончился, я остался один и вышел на деревянное крыльцо «Атлантического дома». Через некоторое время туда вышел и Фрэнк Мерло, тоже один, он курил, облокотившись на перила. На нем были джинсы, и я смотрел и смотрел на него. Мой непрерывный и яростный испытующий взгляд, наверное, прожег ему спину, потому что он повернулся ко мне и усмехнулся.
Не помню, что я сказал, но уже через несколько минут мы были в моем «Понтиаке» с открытым верхом и ехали в дюны.
Я не хочу перегружать эту «вещицу» гомоэротикой, но позвольте сказать, что этот час в дюнах был фантастическим, хотя я никогда не считал песок идеальным — или просто подходящим — местом для поклонения маленькому божку. Однако божку была отслужена такая благоговейная служба, что он, наверное, все еще улыбается…
Отвезя Фрэнка к дому, где он жил, я припарковал машину и стал мечтательно бродить по городу. Пока я плыл в густом ночном тумане Провинстауна, Санто взял мою машину. Сначала он поехал к дому Стеллы Брукс — подумал, что это она утащила меня в свою нору. Бедняжка Стелла — для этого она знала меня слишком хорошо. Санто поставил ей синяк под глазом и разгромил ее жилище.
Вернувшись к «Атлантическому дому» и обнаружив, что мой «Понтиак» исчез, я пошел домой пешком. Уставший, я взбирался на крутой холм по дороге к Норт-труро, когда два луча света от мчащегося на дикой скорости автомобиля появились на вершине холма. Какой-то защитный инстинкт подсказал мне, что за рулем — Санто. Машина, казалось, мчалась прямо на меня, поэтому я отбежал с дороги. Санто направил машину в заросли болотной травы, как будто намеревался задавить меня. Я не был параноиком и не стал дожидаться этой возможности, а стремглав помчался через болото. За мной — уже пешком — мчался Санто, на чем свет стоит ругаясь по-английски и по-испански.
Я достиг океана, и Санто не догнал меня, благо стояла безлунная ночь. Увидев деревянный причал, я взбежал на него и повис на его кромке — над самой поверхностью воды. Я висел там, пока Санто, не обладавший нюхом ищейки, не потерял мой след и не ушел, ругаясь, в другую сторону. Мокрым, замерзшим я вскарабкался обратно на пирс, снова пересек соленое болото — даже ни разу не вспомнив поэму моего непрямого предка[40] «Болота Глинн».
В конце концов я вернулся к «Атлантическому дому». Там наверху над баром сдавались комнаты, я снял одну из них, забаррикадировав дверь всей мебелью, какая была, кроме кровати.
Только после этого я уснул.
Проснувшись, я позвонил на «Ранчо» Марго и Джоанне. Они сказали, что тоже пережили ночь ужаса. Все согласились: Санто необходимо убедить покинуть нас.
Марго сыграла роль парламентера.
Джоанна проводила его до автобуса.
Я вернулся в наш домик, на передней стороне которого все еще висела табличка «Ранчо Санто». Это оказалось пророческим!
И я, и обе леди из Техаса по дороге на ужин радовались, как дети, когда на нас внезапно налетел Санто. Оказалось, что он автостопом вернулся в Провинстаун.
Он был в самом дружеском настроении — как будто ничего в нашей жизни не шло наперекосяк.
С какой готовностью принимается неизбежное — вас это не удивляет?
Мы поужинали омарами и зажили обычной жизнью на «Ранчо», пока не пришло время мне возвращаться в Нью-Йорк, где в начале осени начались репетиции «Трамвая».
Заставить Санто уехать стоило немалых трудов. Это феноменальное достижение удалось, кажется, Айрин Селзник Она легко находит выход из любой ситуации и смогла справиться даже с таким трудным делом, как освобождение меня от Санто. Я остался в Нью-Йорке один, очень этим довольный, снял крохотную квартирку с кухонькой в районе Челси, на первом этаже старого кирпичного дома.
Репетиции шли своим чередом на Амстердам-руф, я считал, что пьеса провальная, снова стал думать о себе, как об умирающем художнике — и вообще не художнике.