Тогда, после телефонного звонка, Олечка решила, что все это хиханьки-хаханьки. Десять дней — целая вечность. Десять дней она еще понаслаждается своей возможностью. Другие тогда были заботы, а главное, надвигающийся день рождения Володи. Столько за это время может еще случиться. И вообще, первоначально она отнеслась к разговору несерьезно, хотя вся эта история и льстила ей, придавала вес в глазах подруг, близких. Она даже мужу, конечно смеясь, как несерьезное, между прочим, сказала: «А мне мой Мастроянни по телефону звонил и сделал предложение». — «В который раз?»— спросил Володя, не отрывая глаз от газеты «Советский спорт» и продолжая жевать, — он ужинал. «В третий». — «Придется ему при встрече наломать изящную холку. Не будет тогда настырничать». — «Да я тебе правду говорю», — Ольга попыталась вызвать в муже хотя бы тень ревности. «И я тебе говорю правду. Заодно с твоим Мастроянни и тебе достанется». Не отрываясь от газеты, Володя попытался левой рукой шлепнуть жену, Олечка увернулась. Но во время подготовки ко дню рождения, чем ближе подходил срок нового звонка Джельсомино, в ее размышления все навязчивее стал вползать этот «шанс». А что? И конечно, никуда она не собиралась, даже образ влюбленного Джельсомино в ее сознании был какой-то стершийся, неопределенный. И совсем неплохо ей было рядом с Володей в их трехкомнатной квартире, но, с одной стороны, очень Олечку беспокоила мысль, что совсем недавно жили они с Володей веселее и неожиданнее, а вот перестали. Может, он ее любит меньше? А с другой — «шанс». Если бы его не было, так и бог с ним, а теперь упустить жалко. «Шанс» жалко, не Джельсомино.
…Клава все заметила верно. Первый раз Джельсомино появился в парикмахерской совершеннейшим щеголем. Платочек в кармане пиджака, носки и галстук — все было в тон, одного цвета. А какой был костюм, какие ботинки, какие часы на запястье! Джельсомино вошел в зал утром, когда никого из посетителей не было. И сразу же возникла немая сцена: пять девушек-мастериц, бригадирша Нонна Владимировна и маникюрша Клава застыли в восхищении от импортного красавца.
Джельсомино чуть помедлил у порога, собирая урожай застенчивого восторга, обвел присутствующих томным и внимательным взглядом. Будто двигалась телекамера и, задерживаясь на каждом, снимала крупно портреты. Сначала общий план, потом каждую из присутствующих женщин, которые под ласковым взглядом Джельсомино выправляли плечи, подтягивали животы, выпрямляли спины, охорашивались, как птички на солнце. Когда взгляд дошел до Олечки, в нем что-то поменялось, будто передернули диафрагму, сменили оптику. Взгляд Джельсомино вцепился в Олечку, вобрал в себя и медленно просмаковал и ударные славянские глаза, мягкие волосы, падающие на лопатки, и совершенную, как ракета, фигуру, которую халат скорее обнажал, нежели скрывал. Взгляд Джельсомино потерял свою остроту и засветился южной, чуть приторной теплотой и восхищением. Тут и Олечка поняла, что заезжий красавчик сядет к ней, и инстинктивно сделала шаг в сторону. Подруги по работе потом проинтерпретировали это как некую ее особую ловкость и даже коварство.
В первые секунды все плыло перед глазами юной Олечки.
Не каждый день видишь платочек, галстук и носки, подобранные в тон. Она расслышала слово «синьора»— не обиделась, обручальное кольцо она постоянно носила на безымянном пальце левой руки, — какие-то другие округлые слова. Память ее вытолкнула из полузабытого: «Грациа, синьор!» — и, засмущавшись от своей лингвистической раскованности, Олечка улыбнулась той самой растерянной улыбкой, которой когда-то сразила бравого биатлониста. То есть она улыбнулась так, как мог улыбнуться только сам демон кокетства.
Под восторженное тарахтение Джельсомино, элегантно устроившегося в кресле, Олечка вспомнила еще несколько итальянских слов, входящих в ее лексикон, — деньги на репетитора были истрачены ее мамочкой не совсем на ветер! — и сумела понять, что зарубежный красавец довернет ей не только свою по-южному мощную щетину, но и шевелюру. Огранить ее нужно было в пределах намеченных ранее параметров.
К моменту окончания переговоров Олечка совершенно успокоилась. Клиент, хотя и импортный, — все равно только клиент, скорее даже просто голова. А если в руки Олечки, покрутившейся уже на всех городских, областных и республиканских конкурсах парикмахеров, попадается приличная голова, то ей обеспечено люксовое обслуживание и люксовая прическа. Здесь ничего не поделаешь — Олечка любит свое дело. С детства любит. При ее-то смазливой мордочке и точеной фигурке надо было мечтать о карьере актрисы, а она вдруг вбила себе в голову: «Хочу быть парикмахером». Мать на это раздраженно говорила: «Я всю жизнь ножом махаю, режу колбасу, а ты теперь будешь ножницами крутить. Дура ты, Ольга, учиться не хочешь. Стала бы директором фабрики или врачом, а так будешь всю жизнь «сфера обслуживания». — «Хорошее обслуживание, — отвечала Олечка, — приносит людям радость». — «Надо, чтобы зарплату хорошую приносило». — «А я, мамочка, — возражала дочь, — буду хорошим мастером». И ведь не зря говорила, не зря кукол своих стригла под солдат-новобранцев, кошек — под пуделей, а пуделей, если попадались в руки — под львов. В этом смысле Джельсомино оказался психологом. И когда он увидел, как Олечкины бестрепетные ручки летают над его волосами, творя из них некое взволнованное сочинение, ахнул: «Манифик!» Профессиональное чудо объявилось далеко от Рима и Парижа. Тут, верно, у коварного Джельсомино и созрел план его любви с первого взгляда.