Вызова к директору телевизионной студии, который последовал приблизительно через неделю после праздничного вечера, она не испугалась. У Гортензии Степановны возникла шаловливая мысль, что директор хочет ее лично поздравить с юбилеем, о котором, конечно, был наслышан. Но потом она прикинула, что директор уже выхлопотал ей звание заслуженного работника культуры и в свое время выбил журналистскую премию республиканского масштаба — нет, из директора Гортензия Степановна выжала все, что он мог дать, значит, успокоилась она, вызывает директор, чтобы поручить какое-нибудь ответственное задание, как, впрочем, случалось уже не раз.
Гортензия Степановна поправила боевую раскраску на лице, посмотрела на себя в зеркало, осталась довольна и смело пошла в директорский кабинет, предвосхищая новые битвы и новые победы.
Как всегда директор, отличавшийся старомодной галантностью, вышел из-за письменного стола и, пока Гортензия Степановна семенила навстречу через огромный кабинет, встретил гостью на ковре и крепко, по энергичной моде еще 30-х годов, пожав руку, предложил сесть. Они сели не к его рабочему столу, не с краю длинного, как дорожка в кегельбане, стола для заседаний, а слева, в уютном уголке, где стояли несколько низких кресел, наивно приглашающих расслабиться, и столик. Тут же директор попросил принести чай, потому что, несмотря на свои семьдесят пять лет, он отличался и ясным озорным умом, и крутым нравом, но с ведущими сотрудниками своей телестудии предпочитал играть по их правилам — неспешные разговоры об искусстве, вкусный рассказ о прошлых жизненных встречах, крепкий чай, а как бы между делом и серьезное поручение или разработка новой эфирной концепции. Директор знал слабости интеллигентов, их податливость к административной ласке и вежливым манерам.
Пока вносили тоненькие старинной коллекционной работы чашки и заварной чайник, Гортензия Степановна — это был привычный налог за душевную встречу и чаепитие — не переставая болтала о последних художественных событиях. О выставках, на которых побывала, которые, по ее мнению, надо бы осветить в их программах, о невинных и не очень невинных лирических шалостях областной богемы, в общем, ненавязчиво вводила директора в курс дел.
Она, как, впрочем, и все в телецентре, знала, что директор любит знать все или почти все, чтобы не спасовать в эрудиции перед еще большим начальством. Директор ласково, несколько игриво посмеивался, поощряя Гортензию Степановну к дальнейшим откровениям, и разливал чай.
— Ну, что вы, Георгий Юрьевич, — воскликнула Гортензия Степановна, попытавшись перехватить чайник, это создало бы, по ее мнению, еще большую интимность, — разливать чай это женское дело.
— Полно, матушка, — улыбнулся директор, — я уж за вами поухаживаю, ведь вы у меня в гостях, да и я в таком возрасте, уже дедушка, что мне приятно вам услужить.
Чай лился густой и ароматной струей. Директор подвинул к Гортензии Степановне вазочку с печеньем. А ее несло. Она знала, что в эти полуофициальные минуты упрочает свой авторитет. Она стремилась показать себя грамотной, читающей интеллигенткой. Директор, не оканчивавший в свое время гимназий, к настоящей интеллигенции относился с пиететом и некоторой робостью. Она выдвинула давно вынашиваемый ею проект создания многосерийного телефильма о местной картинной галерее и по тому, как директор доброжелательно прикрыл глаза, поняла, что попала в точку, идея ему нравится. И так они болтали не как начальник и подчиненная, а как двое старых, чуть флиртующих знакомых, пока директор не произнес роковой фразы:
— Ну, а лично-то у вас какие планы, Гортензия Степановна?
Гортензия Степановна здесь невольно засуетилась, но нашлась:
— Вот на следующий год, если вы, конечно, Георгий Юрьевич, разрешите, я бы и занялась многосерийным фильмом.
— Да я, матушка, о личных планах спрашиваю.
Тут в душе у Гортензии Степановны что-то увяло, и первый шип нехороших предчувствий вонзился под сердце.
— Я ведь думаю, — продолжал директор, — что народ мы с вами немолодой, пора и отдохнуть, заняться собою, здоровьем, сажать цветы, растить внуков. Не устали, Гортензия Степановна?
«Он меня выталкивает на пенсию, — подумала Гортензия Степановна, — или мне это кажется?»
— Что вы имеете в виду, Георгий Юрьевич? — в тоне Гортензии Степановны интимность пропала, голос звучал отстраненно, с нотками агрессивности. Зато директор прибавил отеческих интонаций, он весь расплылся, еще больше внешне подобрел, и только в глазах, окруженных сеточкой мягких, доброжелательных морщин, на дне зрачков появились холодные искорки безжалостного турнирного бойца.