Еще как только они стали жить с Евгением Тарасовичем отдельно от родни, у Гортензии Степановны была целевая установка: «Родственные узы — сплошное лицемерие. Как это можно любить тетку, которую не видел двадцать лет? Я лично, — говорила она, — ни во Владивосток, где живут мои какие-то родные, ни в Казахстан, где проживают какие-то твои, Женя, не собираюсь. А если и приеду — остановлюсь в гостинице. Меня эти поселения у родственников не устраивают. Я живу своей налаженной, ритмичной жизнью и не хочу, чтобы в нее кто-либо путался и мне мешал. Если уж мы не завели детей, отдавая себя работе и своему будущему, то уж на растерзание родне я себя отдавать тем более не буду».
Родня, правда, еще пыталась навести мосты, заезжала и завозила сало и варенье, но Гортензия Степановна была неумолима: они жили с Евгением Тарасовичем «для себя», работа не всегда давалась легко, нужен был режим, свобода и только нужные знакомства. В результате ее нетерпения к родственникам состоялось несколько семейных скандалов, немного слез, много слов, но все закончилось в желательном для этой крутой по характеру женщины направлении. Родня твердо усвоила точку зрения Гортензии Степановны и прекратила тревожить счастливую чету.
Именно поэтому Гортензия Степановна несказанно удивилась, когда увидела на пороге своей кооперативной трехкомнатной квартиры парнишку лет шестнадцати, с белым хохолком на затылке, в синих джинсиках и с аккуратным чемоданчиком в руке.
Первым удивленное молчание прервал паренек:
— Здравствуйте. Я — Леша.
— Очень приятно, что ты Леша, — уже смутно понимая, в чем дело, сказала Гортензия Степановна.
— А я вас, — сказал паренек, — по радио слышал. Вы, наверное, не догадываетесь, кто я?
— Не догадываюсь, Леша, — сказала Гортензия Степановна.
Она еще не решила, как поступить, но была немного обескуражена наивностью своего собеседника. Пока она прочно, как железнодорожная насыпь, перекрывала ему вход в квартиру. С наивностью бороться было трудно.
— Я племянник Евгения Тарасовича.
Братьев и сестер, по сведению Гортензии Степановны, у мужа вроде бы не было.
— Родной племянник?
— Двоюродный.
— Ну, тогда входи, двоюродный племянник. Ставь около двери чемоданчик, надеюсь, гостинцев ты мне никаких не привез, я этого очень не люблю. (Гостинцы всегда связывали маневр.) Проходи в ванную комнату, мой руки — и на кухню. Ты есть хочешь?
— Я с поезда, — уклончиво ответил племянник. — Забежал в университет — и к вам.
Ситуация прояснялась.
Все-таки Гортензия Степановна умела держать марку, и годы общения в среде журналистов многому ее научили. Маленький Леша не очень страшен. Нечего его сразу пугать. Сначала нужно собрать информацию. Она возьмет у него интервью так, что он и не заметит.
Чистенький, умытый Леша сидел на кухне за столом, накрытым вьетнамской салфеткой с изображением пальм, попугаев, и с видимым аппетитом ел большую, из четырех яиц, яичницу с грудинкой и отдельной колбасой и салат из помидоров, огурцов и лука. Гортензия Степановна любила, когда мужчины хорошо едят. Она даже сказала:
— Леша, а может быть, ты с дороги выпить хочешь, я тебе налью рюмочку?
— Что вы, тетя Гора! Я не пью и не курю.
— Ты очень у нас положительный.
— У меня и аттестат зрелости лишь с одной четверкой. У меня всегда все в порядке, — хвастал Леша, — я и вас разыскал самостоятельно. Купил план города и по плану нашел вашу улицу.
— Ну, а родители как твои живут? — вежливо поинтересовалась Гортензия Степановна.
— Я ведь детдомовец, вы забыли, — без особой горечи, как о само собой разумеющемся, ответил Леша. — Папа и мама восемь лет назад попали в автокатастрофу и погибли. Ехали автобусом в село из города, а автобус на полном ходу и перевернулся, на него самосвал наехал. Меня тогда и отдали в детский дом.
— Да! — Гортензия Степановна сочувственно наклонила голову. — Прости меня, Леша, что я так неловко спросила, забыла я о смерти твоих родителей.