У меня от лица отхлынула кровь. Не хватало кислорода, я только открывала и закрывала рот, как рыба на суше. Все заморозилось. Не от холода, а от страха и оцепенения. Я не могла пошевелить ни руками, ни ногами, ни языком…
– Сука, тварь недобитая! Тварь! Где мои дети? – из меня вдруг вырвался звериный рев.
Но она никак не отреагировала. Вытащила маленький допотопный блокнотик и, диктуя сама себе, с отрешенным видом записала: «Следствие показало, что подследственной женщине 34 года, мать двоих детей, 12 и 13 лет, согласно записям; она психически неуравновешенна и во время наблюдения находится в невменяемом состоянии». Спокойно положив блокнот в сумку, ехидно улыбнувшись на прощание, она вышла. Я ревела как ребенок. Как же мне хотелось, чтобы хоть кто-нибудь на этом свете сказал, что все будет хорошо! Как мне было страшно и одиноко!
– Ну что? Продолжим? – сухо и безучастно спросила Джонсон, проводя рукой по лбу.
Уже шел седьмой час моего допроса. Я не чувствовала реальности. Только понимание, что происходит что-то очень страшное. Я была в полном безумии, но надежда или даже вера, что в самый последний момент случится чудо, давали мне силы еще как-то реагировать и думать.
– Теперь четко отвечай на вопросы. Только отвечай. Нет необходимости разводить философию и болтать свои предположения.
Я безропотно согласилась. У меня хватило сил только утверждающе кивнуть ей головой. Мое дыхание было поверхностным, мой голос был слабым.
– Так… – Гонзалес, тихо сидевший до этого за письменным столом, зашуршал бумагами в папке и передал их своей напарнице. Та одобрительно кивнула и показала жестом все записывать.
Джонсон привстала со стула и наклонилась вперед:
– Надира, послушай меня, – она говорила тоном чуть выше шепота. – Доказательства слишком весомы! – она постучала по толстой папке с файлами в руке. – Я предлагаю тебе просто признаться, и я сделаю все возможное, чтобы обвинения в заговоре были сняты.
Я с презрением прищурила глаза. Она откинулась назад и продолжила:
– Давай сначала. Первое: контролировала ли ты Ирину Рахимову? Запрещала ли ты Ирине общаться с другими людьми? Ты контролировала Ирину и не разрешала ей встречаться с другими людьми. Так?
– Я никогда не контролировала Ирину. Она была любовницей моего мужа и встречалась с теми, с кем хотела. А когда встретила Робина Херрера, спокойно ушла из нашего дома и вышла за него замуж.
– Второе: ты угрожала Ирине и сказала: «Не переходи мне дорогу или тебе будет очень плохо!»
– Да, когда узнала, что она спит с моим мужем, конечно, я была очень зла и сказала так. Я хотела, чтобы Ирина ушла из нашего дома. Я надеялась, что у нас наконец воцарится мир в семье.
– Ты позвонила ее маме в Узбекистан и угрожала, что если они не заберут свою дочь, то ты уничтожишь ее паспорт. И тогда она станет нелегальной в стране и больше не сможет приехать домой в Узбекистан.
– Тоже не отказываюсь от этих слов. Я хотела, чтобы Ирина ушла. Ушла из нашей семьи.
– Так ты признаешь, что угрожала Ирине и ее семье?
– Я не угрожала Ирине и ее семье. Я не говорила, что расправлюсь с ними, убью или покалечу. Я сказала: «Если ты не уйдешь, то я сожгу твой паспорт». Я еще раз повторяю: я хотела, чтобы Ирина ушла из нашей жизни и больше не подходила к моему мужу. Если вы считаете, что это угроза, то как хотите, так и понимайте.
– Ну все-таки это угроза. Я знаю русских, это и есть угроза. Подразумеваемая угроза!
Может, Джонсон и была права – я угрожала Ирине.
Когда мы прилетели в Нью-Йорк, мы жили в маленькой однокомнатной квартирке-студии на Манхэттене. По старинным статуям, бардовым коврам и швейцару в подъезде можно было догадаться, что это когда-то был роскошный дом для привилегированной элиты. Даже воздух в квартире отдавал запахом старых вещей, а тяжелые гобелены на окнах, массивная мебель и крохотная кухонька создавали впечатление, что мы попали в шестидесятые годы Америки. Я пила все больше и больше, на Манхэттене найти спиртное не составляло труда, а клуб на пересечении 21-й авеню и 22-й улицы, в котором я работала, прямо-таки поощрял привычку употребления спиртного – мы должны были спаивать клиентов, тогда они охотнее раскошеливались.
В тот день я, как обычно, вернулась из клуба под сильным градусом. Как обычно, скинула в прихожей свои 12-сантиметровые туфли, которые натерли волдырь на мизинце за восемь часов танцев, и повалилась на маленький диванчик, на котором обычно спала Ирина. Маленькая квартирка была разделена на две части ширмой, как в старых американских фильмах. На одной стороне стоял диванчик, на другой была полутораспальная кровать. Кровать была слишком узкой, чтобы вместить двоих, и в большинстве случаев Эльнар спал на кровати, а я на полу, чтобы не мешать ему хорошо отдохнуть.