Меня подвели к выходу, где собралась вереница заключенных. Шатаясь, я забрала поднос с едой, который мы должны были получить на руки. Получил еду – и все. Остальное тюремщикам неважно. Хоть выкинь, хоть съешь. Их дело сделано. В этот день подали бисквит (песочная сладкая булочка), политый соусом, от которого исходил ужасный запах затхлого мяса. Хотя я уже почти два дня не ела, я не могла смотреть на эту еду. Дико тошнило.
– Поешь хоть что-нибудь. Не бойся, ты привыкнешь. Еды не будет до двенадцати часов дня.
Я оглянулась. Что-то большое, непонятное протягивало мне мой поднос. От него пахло протухшей курицей. Но это существо – непонятно, мужчина или женщина – широко улыбалось и вызвало у меня чувство благодарности.
Комната пустела так же быстро, как и заполнялась народом. Почти все отправились обратно спать. Некоторые женщины сразу съели свой завтрак, а другие оставили содержимое подноса на своих нарах, сохранив на будущий перекус. Несколько часов в блоке было тихо, а затем, где-то в десять утра, заключенные выползли из своих укрытий, включился телевизор и начался новый день в жизни мира отчаяния. Это был новый распорядок моей жизни, который мне предстояло еще узнать. Но сейчас я с трудом взобралась на верхнюю полку и безжизненно повалилась на нары, чувствуя, что пахну не лучше существ вокруг. Я слышала, что кто-то выкрикивает мой номер. Но я уже не реагировала: все звуки были за гранью моего восприятия.
Я шла вдоль реки до самого конца острова и смотрела, как птицы летают над водой. Потом появилась Зарина и мы, обнявшись, сидели на скамеечке и весело болтали, наблюдая закат. Свежий ветерок растрепал наши волосы, успокаивая и нашептывая слова любви и заботы. Мы смотрели вдаль, в будущее, где никто никогда не разлучит нас. Еще больше прижимаясь друг другу, мы просто молчали, и я чувствовала ее все еще детский запах. Ярко-оранжевое солнце садилось за реку, освещая напоследок какие-то древние здания, как на старых гравюрах. Там были темные мечети, которые, казалось, хранили в своих шпилях тайны потустороннего мира. Появился Улугбек, умерший папа моей дочери. Весело улыбаясь, он подошел к нам:
– Ну что вы грустите, девчата? Мои родные, дорогие девочки, все будет хорошо!
Он потянулся к нам, чтобы обнять, но какая-то неведомая сила оторвала его от нас, и он растворился за рекой. Ушел туда, где садилось солнце, оставив после себя щемящую тоску одиночества.
Я открыла глаза, неизбежная реальность ошарашила по голове. Тюрьма! Вот она – тюрьма! Словно пасть страшного монстра поглотила меня. Как так получилось, что я попала в желудок этого зверя? Как выбраться отсюда, пока желудочные соки этого чудовища не превратили меня в месиво, которое трудно будет назвать женщиной, человеком? Я знала про тюрьму только из книг или фильмов, но внутреннее чувство говорило мне: я должна быть сильной, я должна быть смелой! Смелой не сломаться!
– Низами, на выход!
Я взяла себя в руки и встала. Я едва могла ходить. Голод, шок и сильная усталость. Хотелось лечь. Но около меня материализовалась офицерша.
– Вставай! Это тебе не дом отдыха! – завопила она. Ее резкий писклявый голос свистом отозвался в животе.
Громкий гул пронесся по мозгам, и мое тело стало пустым, как будто из меня высосали последние капли крови. Какое-то животное чувство самосохранения придавало силы встать и повиноваться. Цепляясь за решетки, я поплелась за ней.
– Руки за спину! Вперед! Двигайся! Двигайся!
Мы пошли по длинному коридору к пункту дежурного по этажу, где за мониторами камер наблюдения сидели еще три тюремные надсмотрщицы. Мне стало как-то не по себе: заключенные когда-нибудь освободятся из этой преисподней, уйдут к своим семьям и к прежней жизни. А эти еще молодые женщины останутся здесь до старости. Тюрьма – это их жизнь!