— Можешь дать определение науки?
— Могу. Наука — это способ удовлетворения личной любознательности за государственный счет.
Я сдружилась с коллегами, мне с ними было интересно, атмосфера дружеских разговоров и вольного обмена суждениями отличалась огромной силой притягательности, стихия удовлетворения личной любознательности за государственный счет затягивала все глубже… Но не оставляло и чувство внутренней неудовлетворенности и страх потерять свою профессиональную выучку.
С неожиданной глубиной запал в душу прочитанный уже в Новосибирске роман Жоржа Сименона «Негритянский квартал», герой которого пал жертвой своей душевной лености и податливости. Казалось, лишь на время и случайно отдавшись нетребовательной жизни негритянского квартала, цивилизованный француз не замечает, как превращается в добровольного пленника чуждой ему социальной среды. Порой и мне казалось, что, работая в Институте экономики, я предаюсь какому-то житейскому паллиативу, играю в чужие игры, изменяю себе — и в ход шли пословицы из богатейшего арсенала мамы: плыву по течению, сижу сложа руки, жду у моря погоды…
«История Сибири», том пятый
Этому неостывшему желанию заняться своим делом восблагоприятствовали реальные обстоятельства. В недрах Института экономики произрастало и набирало силу древо гуманитарных наук: возник сначала отдел гуманитарных исследований, через некоторое время преобразовавшийся в Институт истории, филологии и философии СО АН СССР, возглавленный А. П. Окладниковым. Кстати, и располагался он на том же четвертом этаже, что и сектор, где я работала социологом, только в другом крыле здания. Под руководством академика А. П. Окладникова развернулась редкая по масштабу работа над пятитомной «Историей Сибири», потребовавшей комплексных усилий не только историков, но и археологов, этнографов, философов, экономистов, филологов и вовлечения в дело ее создания не только внутренних сил института, но и гуманитарного потенциала всей Сибири.
Работа была в полном разгаре. Образно выражаясь, я вскочила на подножку уже набравшего скорость поезда и, оказавшись внутри, ощутила радость редкой удачи. Я вошла в авторский коллектив пятого тома, мне поручили написание разделов по истории национальных литератур Сибири. И теперь я не тратила время на вольные собеседования с социологами, а переместилась в библиотеку, зарезервировав там себе постоянное место, и восьмичасовой рабочий день использовала по назначению. Здесь сложился свой контингент научных сотрудников, склонных к трудоголизму. Помню колоритную фигуру ярко-рыжего Шляпентоха, чем-то похожую на него Заславскую, Черемисину…
Разделы по русской литературе Сибири готовил Ю. С. Постнов, и совместная работа в одном авторском коллективе послужила реальной почвой нашего знакомства, а затем и долголетнего сотрудничества, претерпевшего многие испытания трудным временем. Наши имена значатся среди авторов пятитомной «Истории Сибири», удостоенной Государственной премии, и это вызывает чувство профессионального удовлетворения.
Всегда считала и убеждена в этом до сих пор, что работа в комплексном институте в контакте с историками, лингвистами, фольклористами, этнографами, философами была очень полезной, заставляла мыслить шире и разностороннее. Работа в одном институте в некоторых случаях закономерно приводила к перерастанию производственных отношений в дружеские, приятельские, просто согретые человеческим теплом и расположением. Так было в случае с археологом Виталием Епифановичем Ларичевым.
Мы охотно обменивались результатами нашей работы, разного рода публикациями — от газетных статей до книг. Почти все его книги есть в моей библиотеке: «Сад Эдема», «Колесо времени», «Мудрость змеи», инскрипты к которым неизменно начинались: «Дорогой Людмиле Павловне…», а надпись к автореферату докторской диссертации «Палеолит Северной, Центральной и Восточной Азии» Виталий Епифанович сопроводил пометкой, что она о временах, «когда Мамина-Сибиряка еще не было».