Сказанное общеизвестно, но автор пытается чётко обозначить собственную веру, не претендуя на высокий духовный уровень.
– Я, Маруся, обвиняю себя в том, что бездарно распорядилась подаренной мне жизнью, достойным именем, заработанным предками в тяжёлой борьбе и самопожертвовании, верой учителей и потраченными ими на мою персону усилиями…
ДОКТОР:– Вы будете себя судить?
– Да, чтобы удержаться от соблазна свалить вину на кого-либо!
– Это инфантильно! И какую же роль вы отводите мне: Прокурора, Адвоката?
– Нет, у вас будет ваша собственная роль, вы – доктор!
– А кто свидетели?
– К сожалению, многих из них уже нет на свете, поэтому я дам им возможность заговорить, я сохранила письма!
– Ну что ж! Попробуем.
– Зло страшное, непоправимое – существование таких людей, как я. У меня больная душа, и я жгу себя с обоих концов, чтобы не чувствовать боли.
– Это не ваши слова.
– Да, это написала Вера Комиссаржевская.
– Насколько я помню, у неё было психическое расстройство.
– Может, и у меня тоже… Но я хотела бы ТАК «расстроиться»…
– Вы мечтали о славе Комиссаржевской?
– Нет, конечно, может быть… Но ведь я узнала про неё уже юной, уже повзрослевшей заболела идеей посвятить всю себя одному только театру. А всё началось в бессознательном возрасте, – это я про «жечь себя», – уничтожать себя, не дорожить собственной жизнью, не цепляться за неё…
Вспомнить… Головокружительная спираль несёт тебя к самому первому проблеску сознания, как на американской горке перехватывает дыхание, вниз тянет что-то отяжелевшее в животе, и, кажется, сейчас дойдёшь до основы, до самого зарождения своей души. Сердце сжимается от этих первых картин и запахов, где перепутались явь и сны.
МАМА
Почему тебя нет в моих воспоминаниях? Есть городок с одноэтажными домами, чудно пропахший дымом из печных труб, чёрный пёс с капелькой крови на ухе, горка в детском саду, под которой валялся разбитый унитаз, большие цветные кубики сколоченные из фанеры, из которых можно было строить домики, бесконечная ночь, на улицах – моряки, моряки, моряки, такие красивые в своих кителях с золотыми пуговицами, и сопки, пахнущие голубикой и багульником, но тебя – нет. Утром, проснувшись, я перелезала через сетку своей кроватки к папе. В уголках его глаз ещё были засонки, вдвоём мы наслаждались ленивым утром, и я вдыхала и вдыхала его запах, запах покоя и защищённости, который потом всю жизнь искала в мужчинах.
– Да, ты была «Читой» этого Тарзана, – так ты писала на обороте многочисленных сделанных им фотографий, где я – ещё существо без Сознания, – Приходя из плаванья, он только с тобой и возился.
Как потешно ты кричала: – Уки почь от Негипта!
– Ты ревновала?
– Вот ещё! Правда, иногда мне казалось, что для него я только – способ продолжить род, о котором он так пёкся. Правда, ждал он мальчика…
– А ты?
– А ещё хотела пожить для себя… Что я видела? Войну, латвийскую провинцию? Этот проклятый военный городок? Мужчины – в море, а ты сходи тут с ума от тоски… А где-то родной Ленинград, клубы, танцы…
– Когда меня спрашивали: «Как тебя зовут?», я отвечала: «Саша – сынок». Я сама не могла это придумать, кто-то уже внушил мне, как я всех разочаровала, родившись девочкой. И я с радостью поддержала эту игру: никаких кукол! Только мишки и собаки!
– Да, ты не была той девочкой, о которой может мечтать мать: ласковым котёнком. Ты играла с мальчишками, как настоящий пацан: я пришла за тобой в детсад, а ты в луже лежишь, между прочим, в одежде, которую я должна была стирать, не имея «горячего водоснабжения: – Тише, мама, мы в войну играем! Ну, вроде как, – чего припёрлась?
– Может, это, всё-таки, потому, что я не слишком занимала твоё внимание. Разве ребёнок сам может отторгнуть мать?
– Всё выдумываешь! Я только тобой и занималась! Я была к тебе привязана с самого твоего рождения, ни на кого же не оставишь!
– Привязана – то самое слово, как раб к своему столбу.
– Что ты про это знаешь! Вы, с вашими мультиварками, что вы вообще знаете про нас? Тогда большим счастьем было выйти замуж за офицера, да ещё такого красавца, по большой любви. Но привёз он меня с тобой недельной не на северный берег Чёрного моря, а на южный – Баренцева, в деревянный барак. Утром рано растопить печку, нагреть бак с водой, иначе тебя не распеленать, а ты, мокрая, орёшь. Пеленки разверну – а от них пар, и разит мочой, а то и чем похуже. А у меня мастит, а ты как вопьёшься беззубой пастью, я в крик, и ты орёшь. Кормить грудью не смогла, что делать? Где достать детское питание? А у тебя – рахит, какие витамины за полярным кругом? В магазинах пирамиды из банок с крабами и ананасами – и больше ничего! Ты всю жизнь должна меня благодарить за то, что ноги у тебя прямые: настояла, вывезли тебя в отпуск в Геленджик. И одна я, совсем одна, мама в Ленинграде, а мне только 23 года, ещё ничего не умела. А Лёня придёт из похода, купит кило шоколадных конфет, посадит тебя на стол и конфеты высыплет тебе на голову, сидишь на горшке, жрёшь шоколад, вся перемажешься, он только хохочет… – Да! Теперь я могу сказать: я была не готова! Не готова!