Я в последний раз произнес его имя, прижавшись ладонями к стеклу.
И смотрел, как он улетает.
Я сидел за столом, когда начался фейерверк.
Небо озарила долгая медленная вспышка, словно зарница. Я выглянул в окно своей комнатки, а потом вернулся к сценарию. Что-то с ним не ладилось.
На первый взгляд все было в порядке, но я с трудом продирался через «Мусоров». Мне платили хорошие деньги, рейтинги были обнадеживающими, а работа — несложной. Но они, казалось, превращали мое сердце в свинец, все эти копы-алкоголики, сражающиеся с бывшими женами и приемными детьми.
Неужели в отделении не было ни одного офицера, который после работы пропустил бы всего один стаканчик австралийского «шираза», а потом отправился под бочок к жене? Неужели во всем западном мире не нашлось ни одного полицейского в форме или в гражданской одежде, который просто выпил бы пару пива и пошел домой, чтобы почитать ребенку сказку перед сном? Неужели «коп» автоматически означает «алкоголик»? Почему так сложно придерживаться обычных добродетелей?
Снова зарница.
Долгая, медленная вспышка — и вслед за ней извержение звезд. Я услышал на улице голоса. Люди выходили из домов, чтобы посмотреть на фейерверк. Я подошел к окну.
И увидел, что небо пылает от вспышек света. Ракеты взмывали ввысь с душераздирающим «пьюи-и-и-и-и» и разрывались ураганом падающего цвета. Следы пламени, которое, казалось, запускалось в небо со сверхзвуковой скоростью, а потом медленно разрушалось, превращаясь в красивые умирающие огоньки. Фейерверк заполнял летнее небо высоко над Сити-роуд.
Затем я опустил глаза, потому что услышал порыкивание мотора черного такси, остановившегося перед домом, и увидел в ночи их тени. Хлопнули дверцы, чемоданы были вытащены, проезд оплачен. И голосок моей дочери, о чем-то спрашивающей, и голос ее матери, ей отвечающей. А высоко над нами продолжался фейерверк, словно все небесные звезды ожили на короткий, великолепный, блистательный миг.
Я со всех ног сбежал по лестнице и оказался внизу, как только Джони вошла в дверь. Мы стояли и смотрели друг на друга.
Дочь неуверенно улыбнулась, и я понял, что ее вампирской улыбки больше нет. Один передний зуб вырос совсем, другому оставалось совсем чуть-чуть. Она стала старше.
— Привет, красотка, — сказал я.
— Ты их видел? — взволнованно спросила Джони. — Цветы? В небе?
Я кивнул, подняв глаза на то, что устроил Синг Рана во время своего перерыва.
— Просто невероятно, — подтвердил я.
Я взял ее за руку, и мы пошли навстречу моей жене, потому что ее шаги уже слышались у ворот. Сид встала передо мной и опустила чемоданы.
Она почти улыбнулась мне.
Может, даже больше, чем почти.
Я обнимал ее, и я любил ее лицо, просто любил, и знал, что буду любить его всегда и, даже когда оно станет стареть с годами, я никогда не буду любить его меньше, чем сейчас.
Наши рты тихонько соприкоснулись.
И они идеально подходили друг другу.
Она уперлась лбом в мой лоб.
— Почему вы так задержались? — спросил я.
Сид ласково вздохнула.
— На Финчли-роуд жуткая пробка, — объяснила она.
Наша дочь протиснулась между нами, взяла нас за руки, потянула к дверям, где в небе до сих пор расцветали невиданные цветы, и я чувствовал, что она тянет нас изо всех сил, словно ей не терпелось показать нам чудеса света.
27
В последний день семестра я стоял на пустой игровой площадке, глядя на футбольное поле Рамсей Мак.
Один шатер еще не убрали, но когда я пошел к нему, одна его стена, белая, как кость, вздулась, словно парус, и медленно опустилась на траву. Несколько рабочих появились там, где только что была стена, и я увидел сцену, кафедру и ряды белых стульев. Там никого не было, кроме Пэта, растянувшегося на стульях на спине.
Он заметил, что я подхожу, и приветственно поднял руку.
Я обо что-то споткнулся и увидел, что повсюду валяется игровое снаряжение. Мячи для игры в нетбол, футбольные мячи, биты для крокета. И всякие специальные вещи. Метательный диск, клюшки для гольфа и пара метательных копий. Еще больше снаряжения было вынесено из сарая на краю площадки, дверь, ведущая туда, свисала с петель. Я подобрал футбольный мяч и стал подкидывать его головой, отметив про себя, что мастерство не пропадает, и подкидывал его до тех пор, пока не оказался внутри шатра.