И вечно он чем-то недоволен. То начальством «деньги зажимают, заработать не дают», то слесарями «ни фига не умеют, самому приходится после них переделывать», то машиной своей «совсем старуха старая, разваливается уже», то дорогами «и куда начальство деньги девает, ездить невозможно».
И я бы не сердился на него. У каждого свой характер. Кто-то ворчит, кто-то сердится, кто-то улыбается. И я считаю, что смеяться или обсуждать чужой характер так же неприлично, как и любить свой.
Но ведь мне надо ехать в Москву!
И не потому, что я там ни разу не был. Не потому, что на заводе лёгких сплавов у меня срочное поручение моего начальника. Мне надо навестить родственников Галиных и взять, если они купили, гипюр на свадебное платье Гальке, фату и белые несестринские туфли. А если не купили, что самому побегать по магазинам и эти три вещи купить обязательно.
Поэтому и вскакиваю я при всяком въезжающем в ворота базы цветмета автомобиле, и, прищуриваясь от яркого дневного солнца, пристально всматриваюсь в извилистую дорогу, кусок которой виден за покосившимся забором, поглаживая голое уже подзагоревшее плечо: «Не едет ли этот чёртов Вася»?
Впрочем, пусть этот старый хрыч не едет. Все равно уговорю Валеру, и сегодня же уеду в Москву. Я своё дело сделал, оформил все документы, расписался в товаротранспортных накладных, с кладовщицей договорился. А получить - такой пустяк, без меня Вася сделает. Он хоть и ворчливый, но мужик надёжный. Загрузится без меня.
Я мечтательно потянулся:
- А я уеду в Москву, и на праздники уже приеду в Киров к Гальке, с подарками на свадьбу.
- Эх, Галька, Галька, - размечтался я, жмурясь о т тёплого весеннего солнца на куче ржавеющих чугунных чушек на базе Цветмет в городе Горьком.
Вася вчера не приехал, и в Москву я, наверное, и сегодня не смогу улететь. Вчера диспетчер в аэропорту сказала, что билетов нет, и что перед рейсом их не купить.
К тому же пока никак не мог уговорить Валеру загрузиться без меня на цветмете. Ну и гусь. Никак не думал, что он такой хитрец.
Жаль, сейчас не т времени. Я бы описал вчерашние мои дела.
А сейчас я только что проснулся, сижу в кресле, в замечательном номере на пятом этаже красивой гостиницы «Ока», что на слиянии рек Оки и Волги в самом центре города Горького.
Из окна голубая панорама города. Красота. Жаль Галька не видит этого.
Но не из-за вчерашних несбывшихся планов, не из-за капризов Валеры и не для описания современной и модерновой гостиницы «Ока» сел я за эту запись.
Я снова лёг и ещё раз перечитал последние строчки. «В тоске…»
Значит она все-таки меня любит? Но она никогда не говорила об этом. Да и я не говорил ей это. Не говорил потому, что думаю и так все ясно, понимает она. Никогда она об этом не говорила. Ну и что? А то, что она пишет в письме этом, что скучает, мало тебе этого, лопоухому? Мало?
Я вспомнил сонет, который я написал здесь и послал ей. Ну и дубина, ну и простак! Сонет послал, а подпись такую простецкую сделал. Ну что это? «Пока, Славки»! Вот остолоп. То ли дело: «Целую тебя, твой Слава»! Сколько нежности. Эх, Галек, Галек! Ну и остолоп тебе попался. Слов приятных подобрать не может.
И ещё раз про любовь
Сегодня утром снова выпал снег. Холодно. Лежу под тёплым одеялом. Смотрю на твою фотографию.
Я вспомнил, Галина – это та школьница, которая на встрече на классном часе с комсомольским активом нашего отдела задала мне вопрос о дружбе и любви.
Вопрос, на который я не смог ответить, а только густо покраснел. Выручила меня классный руководитель и долго и спокойно объясняла школьникам, а попутно и нам, шефам, парням и девчатам с завода, чем отличается любовь от дружбы и может ли быть дружба между мальчиком и девочкой.
- Доброе утро, Галина. Я готов повторить хоть тысячу раз Тебе Эти слова. Но Я боюсь. Надоем тебе. Ты уйдёшь. От меня. И вот почему Я тебе только раз. Перед долгой разлукой Их Прошептал. Но готов повторять их. Хоть тысячу раз. Когда один.
Нет, вспомнил я-то классное собрание. Между нами и дружба и любовь!
Сегодня шёл рано. Ещё попадались навстречу парочки, нестройные толпы пьяных кампаний, ещё не взошла большая розовая вчерашняя половинка луны над дорогой. Ещё слышны где-то отголоски задиристо боевой топотухи.