С Меншиковым государь долго и пространно говорил о том, что надлежит крепко смотреть за работами на Ладожском канале, в Шлиссельбурге, по Неве, где бечевник делается, на повенецких заводах.
— А на Петровский и Дубынский заводы сам съезди, — наказывал Пётр. — В Кронштадт тоже… Надо, надо везде смотреть самому!.. О всех работах, — приказывал, — отправляй ко мне с подробностью описание и со своими на каждую статью примечаниями. И в каждом письме, Данилыч, уведомляй меня о всём, происходившем по делам в сенате, в коллегиях в столицах и при других дворах, а паче при Константинопольском, особливо касательно похода персидского.
С государем уезжали в Астрахань императрица, Апраксин, граф Толстой.
Как-то незадолго до отъезда государя, после дневных трудов, в досужие вечерние часы, все собрались у Апраксина. В тот раз государь был весел, обходителен, разговорчив.
— Люблю видеть вокруг себя весёлых людей, — говорил император с необычайной для него мягкостью и какой-то грустной радостью. — Люблю слышать умную беседу, но… чтоб лишнего не врали и не задирали… Терпеть не могу ссор и брани!.. Помнишь, Пётр Андреевич, — обратился к Толстому, — как тебе пришлось выпить «большого орла» за Италию — хватил ты её через край?
— Как же не помнить! — по-стариковски кряхтел, покашливая. Толстой.
— И ещё пил ты раз штраф!..
— Был грех! Был, был!.. — Пётр Андреевич снял парик, похлопал себя по плеши. — По гроб жизни помнить буду, ваше величество!..
Некогда, как приверженец царевны Софьи и Ивана Милославского, Толстой, будучи замешан в стрелецком бунте, едва удержал голову на плечах, но вовремя покаялся, получил прощение Петра, благодаря проницательности и уму вошёл к нему в доверие, милость и стал видным государственным деятелем. Иностранные резиденты считали его «умнейшей головой в России». Пётр им весьма дорожил, особенно как дипломатом.
Однажды на пирушке у корабельных мастеров, подгуляв и разблагодушествовавшись, гости начали запросто выкладывать, что было у каждого на душе. Осмотрительный Толстой, незаметно уклонившись от беседы, сел у камелька, задремал, точно во хмелю, опустил на грудь голову, снял парик… а между тем, чуть покачивая головой, внимательно прислушивался к откровенному разговору гостей.
Пётр заметил уловку «старой лисы», подмигнул в его сторону:
— Смотрите, — обратился к окружающим, показывая на Толстого, — как хитро висит голова!
— Просто висит, ваше величество! — воскликнул Толстой, внезапно очнувшись. — Она государю верна, потому на мне и тверда! А глаза я закрыл потому, что «слепой» твёрже думает.
— Так вот оно что! — воскликнул Пётр. — Он только притворился хмельным!.. Ну что же, придётся поднести ему стопки три доброго Флина[92] авось он тогда поравняется с нами и также будет трещать по-сорочьи. — И, хлопая Петра Андреевича ладонью по плеши, прибавил, вздыхая: — Эх, голова, голова, кабы не так умна ты была, не удержалась бы ты на плечах…
«Такие речи, — с горькой улыбкой вспоминал Пётр Андреевич этот случай, — хочешь не хочешь, навек врежутся в память! Вот и ныне, — размышлял он, — может показаться, что государь стал только весёлым гостем, ан… чувствуешь себя подобно путнику, услаждающему душу прелестными видами с вершины Везувия, в ежеминутном ожидании пепла и лавы…
Один Меншиков с ним словно с братом родным, — не боится; очень почтителен стал, но… и только. Знает, чем взять. И… берёт. Заводы, каналы, Санкт-Петербург… Когда неутомимый Данилыч докладывает государю о том, что он наворошил везде там своей железной рукой, — надо видеть, какая же мягкая улыбка озаряет суровое лицо императора, какой освещается оно добротой, детской радостью!..
Один „Парадиз на болоте“, — кряхтит Пётр Андреевич, — государево детище… чего стоит. Хоть оно пока что и криво, а матери родной всё мило. То-то и есть!..»
— Теперь, после завоевания балтийских берегов, — говорил Пётр, обращаясь к гостям генерал-адмирала, — вся торговля Европы с Азией должна направиться через Россию, роняя на пути своём золото, в котором у нас нужда по сих пор, — провёл ребром ладони по горлу. — Всё сие послужит к расцвету Отечества нашего!
— Плавание вокруг Мыса бурь,[93] — продолжал государь, — зело опасно, в Индийском море пираты гуляют. Азиатская торговля повинна избрать путь через Россию! Основанием Санкт-Петербурга и завоеванием Риги мы открыли один конец сего пути; теперь остаётся открыть другой — на восточном конце нашей империи!