- Ну и зачем это вам? Лучше бы распотрошили фильтр и изучили его содержимое.
Врач уставился на меня с непонимающим видом.
- Возбудитель этого заболевания распространяется по воздуху, ведь так? - начал объяснять ему я. - Воздушные фильтры высасывают зараженный воздух из наших камер, так? Значит, возбудитель попадает в эти фильтры. В любом из них наверняка больше этих микроорганизмов, чем на каждом из нас! Вам надо не стерилизовать этот воздух, а изучать его!
Судя по выражению лица врача, мои слова его заинтересовали.
- А что мы найдем в этом воздухе?
В этот момент дверь распахнулась, и в помещение вошла врачиха из морской пехоты в бумажной маске на лице. Она пристально посмотрела на меня через стекло, наверное, в поисках недвусмысленных симптомов болезни, нахмурилась, ничего не заметив, и удалилась, что-то начертав в своем вездесущем блокноте.
Врач проводил ее глазами.
- Один из ваших товарищей только что умер, но сначала болезнь дошла ему до самой груди, - шепотом сообщил мне он.
Я не стал спрашивать его, кто именно скончался. Какая мне была, в сущности, разница?!
- Пропитайте фильтр водой. Воды тут, наверное, вокруг полно, - сказал я. - В этой воде останется вся пыль, находившаяся в воздухе. При этом микроорганизмы в воде не захлебнутся. Возьмите кусочек стекла и капните на него этой воды из пипетки. У вас будет препарат для изучения под микроскопом. И постарайтесь не прикончить этот микроорганизм, а то вы его никогда не найдете.
Врач закивал.
Неужели он прогулял все лабораторные работы в институте?!
У меня зачесался подбородок. Он у меня уже давно чесался, но я думал, что это нервное.
Заметив, что я чешусь, врач сказал:
- Так оно всегда и начинается. Жаль, что вы заболели…
И с этими словами он вышел.
Врача очень заинтересовала моя идея со стеклышками. Он сделал себе множество таких препаратов и прятал их от врачихи из морской пехоты, которая, наверное, командовала им и могла даже наказать его, если бы он предпринял что-либо без ее команды.
Врач изучал воздействие микроорганизмов со стеклышек на кусочки белой, явно скандинавской кожи.
На второй день и у него зачесался подбородок. К тому времени, как вы понимаете, я сам уже страдал от боли. Мне казалось, что всю нижнюю часть моего лица жгут каленым железом, и я понял, почему древние римляне - если их действительно поражало это заболевание, - хватались за любые средства для его искоренения. Разумеется, меня никто не пытался лечить даже древнеримскими методами. Моих лечащих врачей интересовало лишь то, как скоро я загнусь.
Впрочем, они начали ставить на пути заболевания "хирургические преграды". Иными словами, они срезали полоски кожи на пути распространяющегося заболевания. Так им удалось направить заболевание по длинным полосам кожи моего лица, начинавшимся на подбородке. Впоследствии они намеревались обрезать мне кожу вокруг шеи и груди, чтобы зараза не спускалась ниже головы. Хотя победить ее таким путем им вряд ли бы удалось. Краем уха я услышал, что пожиравшая кожу на голове инфекция причиняла такую боль, что зараженные предпочитали размозжить себе голову о стену. Нам бы никто не позволил такую роскошь. Мы были нужны науке живыми. Впрочем, в то время я был практически отрезан от мирового научного сообщества. С тех пор как нас развели под конвоем из камеры вертолета в одиночные камеры в трюме корабля, я не видел живых людей, кроме двух моих докторов.
Мне, практически под страхом расстрела, приказали не чесаться. Разумеется, были моменты, когда я предпочел бы почесаться и спокойно умереть, но каким-то образом мне удалось от этого удержаться. Может, я сумел сделать это благодаря непобедимой силе человеческой воли, а может, от огромной радости, которую испытал, увидев, что в один прекрасный день флотский врач вошел в помещение с куском пластыря на подбородке и стал прятать от меня глаза. Он заразился и прекрасно это знал. Я застукал его, когда он воровал скальпели и шприцы. Точнее, шприц ему так и не удалось украсть. В самый неподходящий момент появилась врачиха, и врач быстро засунул упаковку шприцев обратно на полку. Я очень радовался тому, что - хотя мне "хирургические преграды" вырезали с обезболивающим уколом, - ему самому придется резать себя по живому. Каждый день мы лепили себе на подбородок все больше и больше пластыря. Однажды утром, появившись в лаборатории, он подошел прямо к моему стеклу.
- Вы решили меня убить! - заявил он.
- А вы - меня! - парировал я.
- Откуда вы знали, что я заражусь?
- Выпустите меня, и я все объясню.
- Теперь заразятся все на корабле.
- Я знаю.
- А может, и все в мире.
- Совсем не обязательно… Выпустите же меня!
Врач пошел открывать дверь моей камеры.
Когда прогремел выстрел, мне показалось, что у меня над головой ударили в гигантские тарелки. Помещение было металлическим, и эхо в нем гремело бесконечно. Я увидел, как морской врач сползает по стеклу моей камеры, пачкая его кровью из пулевой раны.
За толстенным стеклом рядом с расплывавшейся лужей крови стояла врачиха из морской пехоты. У нее были совершенно безумные глаза. А кроме глаз, мне, собственно, ничего и не было видно из-за ее постоянной бумажной маски. В каждой руке она держала по автоматическому пистолету.
- Ну ты даешь, дорогуша! Смотри, что ты наделала! - пробормотал я и показал глазами на дырочку, которую пробила в моем стекле ее пуля, пробившая навылет тело морского врача.
- А как же микробы? - проговорил я. - Они же выскочат через дырку. Может, они уже из нее лезут прямо на тебя. Быстро заткни дырку тряпочкой, а то заразишься!
Услышав мои слова, врачиха усмехнулась. Не опуская пистолета, она потянулась другой рукой к затылку и развязала шнурки маски. Маска упала на пол.
На нижней половине лица у нее почти не осталось кожи. Она наверняка заразилась еще раньше флотского врача. Возможно, даже в момент нашего ареста.
Я успел отпрыгнуть в сторону, прежде чем она открыла огонь. От второго выстрела стекло разлетелось вдребезги. Врачиха продолжала палить. Я забился под металлическую раму окна с ее массивными болтами и чувствовал, как пули впиваются в железо в каких-то пяти-шести миллиметрах от моего тела. Стоило врачихе перейти в другой угол помещения, и она пристрелила бы меня как собаку, но она даже не попыталась этого сделать. Вместо этого она визжала и стреляла в одну точку. Что ж, я вполне мог ее понять. Ее прекрасное молодое лицо начало гнить в первый же день, когда она начала изучать этот чудовищный микроорганизм, а она даже ни разу не увидела своего убийцу. Все годы ее учебы в медицинском институте и в военной академии пропали даром. Пошли прахом все ее планы на будущее, да и жить ей, наверное, оставалось всего ничего…
Впрочем, ее военная подготовка не прошла даром хотя бы в одном отношении. Она хорошо знала, сколько патронов у нее в обойме, и пустила последнюю пулю себе в лоб. Я же понятия не имел, сколько патронов у нее в пистолете, и еще долго сидел, сжавшись в комок, за металлической переборкой.
Пистолет я решил не брать. Я не умею обращаться с оружием, а пистолет в моей руке стал бы прекрасным поводом пристрелить меня тем, кто этому обучен. Я гордо прошествовал мимо множества стеклянных медицинских шкафчиков с бесконечными рядами генетически выведенных лекарств, так же ничего там не взяв.
Выйдя в первый же коридор, я понял, что не ошибся. Повсюду валялись трупы с изъеденными лицами. Некоторые из них были тщательно упакованы в полиэтиленовые мешки, но так и лежали на полу. У меня сразу сложилось впечатление, что здоровому человеку было бы гораздо безопаснее в моей камере, чем в остальных помещениях этого корабля. Где-то в его трюмах мерно гудели машины, но мне почему-то казалось, что у штурвала нет рулевого.