— Сначала я считал себя военнопленным, — рассказывало чучело, — а потом понял, что меня здесь считают кем-то другим. Либо здесь своеобразное отношение к военнопленным, что, в общем, одно и то же. Между прочим, я ни разу не видел, чтобы они собственноручно расправлялись с пленниками. Они предоставляют это удовольствие зауряд-очистителям, и, надо сказать, те их еще ни разу не подвели. Это у них называется жертвоприношением. Пленников либо привязывают к деревьям у границы зоны очистки, либо оставляют взаперти в обреченных деревнях. Уверен, тут в каждом доме по пленнику, а то и по два… Кстати, ты подкоп делать не пробовал?
— С этого начал, — сказал Леон. — Только ногти зря обломал. Тут земля словно камень.
— Зря не попытался сбежать по дороге сюда. Не скажу, что на убийства у них наложено вето, но, по-моему, убивают они неохотно. В общем, неплохие люди. В случае попытки к бегству тебя скорее всего постарались бы поймать и вернуть. Считай, упустил шанс.
Леон только махнул рукой. Какой там шанс сбежать! Сейчас — да, вероятно, не упустил бы и намека на шанс, а тогда, когда едва брел под конвоем, спотыкаясь, и особенно когда конвойные тащили привязанным к палке, словно куль… Что понапрасну чесать язык — невозможное невозможно.
— Ты-то почему не сбежал?
— Поначалу пытался, потом привык. Это они думают, что я пленник. Скафандр мой отняли и бросили, потому что активная масса не горит… Наивные, неумные люди, даже трогательно. А я только у них по-настоящему выспался. Да я здесь в тысячу раз свободнее, чем на «Основе Основ»!
Расчесанная физиономия голой образины сияла самодовольством. Вместо ответа Леон сплюнул.
— Когда начнется, попробуй прижаться ко мне как можно плотнее, — предложил Фрон, не обращая внимания на реакцию Леона. — Иногда это помогало. Пароль в моем черепе — он на одного, но ты все же попробуй. Что не подцепишь чесотку, не обещаю, но лучше уж чесаться, чем заживо гореть.
— А когда начнется? — спросил Леон.
Фрон пошевелил губами, что-то высчитывая.
— Завтра, я думаю. Не раньше рассвета, не позже полудня. До зоны очистки отсюда уже рукой подать.
— Прижаться — поможет?
— Пока только одному и помогло, — честно признался чесоточный. — Его только обожгло всего, он потом еще два дня жил… Э, ты чего? Ты не набрасывайся. Что могу, то и предлагаю.
— Спасибо, — ядовито хмыкнул Леон. — Тронут.
Помолчали.
— Надеюсь, ты не собираешься меня придушить, чтобы самому воспользоваться Паролем? — вдруг спросил Фрон, вперив в Леона подозрительный взгляд. — Вынужден предупредить, что извлечь его из моего черепа без хирургических инструментов и некоторых навыков тебе не удастся, а уж имплантировать себе — тем более… А? Не собираешься? Вот и хорошо.
Леон не ответил.
— Прости, если я кажусь тебе немного бессердечным, — продолжил Фрон после паузы. — Видишь ли, ты у меня не первый товарищ по несчастью, так уж получилось. И даже не десятый.
Перед закатом произошло то, на что Леон втайне надеялся с первого дня заточения и чего позднее начал бояться до озноба, не смея окончательно признаться себе в этом: дверь скрипнула петлями и отворилась. Фрон, не переставая чесаться, немедленно осклабился. Вошедший показал на Леона духовой трубкой.
— Ты. Выходи.
Рук не связали, но конвоировали предельно плотно, лишая последней надежды на возможность побега. У каждого из конвойных на груди болтался амулет, изображающий детеныша Железного Зверя.
Жгло глаза непривычным светом. На небе проступал бледный Великий Нимб — узкий, как лезвие, но все-таки на юге, а не на севере; до экватора по-прежнему далеко. Велик Простор…
От свежего воздуха кружилась голова.
Странная деревня, и, похоже, Фрон не ошибся. Наглухо заколоченные дома с забитыми ставнями на окнах. Ни судачащих женщин, ни играющих детей. Десяток-другой молчаливых охотников и никого более. Урожай на огородах собран — заметно, что наспех — и вывезен неизвестно куда.
Пусто и в Хранилище. Отчетливо видно: Знания, презрительно называемые Умнейшим замшелыми байками, вынесены отсюда совсем недавно, на полках почти нет пыли.
Прохладный полумрак ласкал глаза. В Хранилище Леона не втолкнули — ввели, что удивило. Сесть, однако, никто не предложил.
Шамкающий старушечий голос осведомился:
— Ты — Леон?
Леон кивнул, озираясь. Кроме двух конвойных, вошедших следом за ним, в Хранилище находились еще двое: сухонькая старушенция в опрятном сари, с отягощенной огромным амулетом морщинистой шеей, и жирный мужчина средних лет, напомнивший брюхом Полидевка, а брюзгливым лицом — Париса. Похоже, тоже шептун. А старуха — явно Хранительница, и не деревенского ранга. Окружная, не ниже.