Проверь себя, если что-то не так. Пусть другие выясняют отношения, а твое дело сторона, достаточно лишь помешать им поубивать друг друга, образумить же их никогда не удастся. Никогда и никому. Казалось бы, проще всего наплевать, а я не могу. Слюны на них у меня нет и не было.
Течет холодная жуть — кап, кап! Я боюсь. За себя. За них. Пожалуй, за себя все-таки больше, потому что мне только пятьдесят три и очень хочется жить. Я так мало сделал — почему я не берег каждую минуту?! Поздно… Уж не исправить.
Что они будут делать, когда я умру? Неужели сумеют выжить одни, без меня? Это нечестно!
Волосы. Вот он — ужас. Растут. Везде, где они должны расти у взрослых, а это — смерть. Иветт начинала умирать именно так; Маргарет рассказывала, что у нее тоже появились волосы, а через месяц ее засыпали щебнем. Я же старший, с меня и должно было начаться. Спасите. Я слаб, меня шатает от стены к стене… Не верю своим рукам, пальцы одеревенели, не слушаются, не может у меня там быть никаких волос! Господи, не оставь! Бывает же на свете невероятное… неужели мы настолько окостенели здесь, что самое завалящее чудо шарахается от нас, как черт от ладана?..
Я умру. Я знаю.
Стефан с трудом отклеился от стены. Как оказался здесь — не помнил. Воздуха не хватало. Куда же он подевался — воздух, такой привычный, пахнущий металлом, пищевой пастой, пылью и запущенностью корабля, только что был, и — нет его. Всё выдышали, подлецы. Мало им… Отдайте мою долю, я еще жив. Только мою. Я не прошу большего.
Стефан рванул ворот. Треснула ткань, заскакали по полу застежки. Дышать! Он двинулся вдоль стены боком, как краб, приставляя ногу к ноге, чувствуя пальцами тонкое рифление переборки. Коридор качался, вилял, как собачий хвост, изменял размеры и геометрию. Два коридора. Четыре. Почему в отсеках туман? A-а, где-то лопнул бак и потек жидкий кислород. Бак. Нет у нас такого бака. Лопнул, лопасть, Лопиталь, лопатонос, лопотать, лопарь, лопух, лопать, Лопес… Перес… и… и Родригес! Дышать!.. Кислород — это хорошо, пусть жидкий. Жидкий — жизнь.
Я знаю, кто это сделал. Питер. Он где-то здесь, прячется за углом. Он никуда не уходил, все время оставался среди нас на корабле, разве можно было этого не заметить? Чего ты тянешь, нападай. Я убью тебя голыми руками, потому что ты жаден, Питер.
Нет тумана. Нет коридора. Вообще ничего нет. Как коршун на испуганную мышь, рушится потолок… А, это лестница. Питер наверняка уже у стреломета, ждет, когда из люка покажется голова. Вверх! Стефан карабкался по трапам, срывался, скользил, упрямо цеплялся за поручни. Откатить крышку. Поршень в стволе уже пошел, станина гасит отдачу. Стрела вонзается в лоб, тупой наконечник дробит черепные кости, тело опрокидывается навзничь и летит вниз, считая ступени… A-а! Ты боишься, Питер? Дрожишь? Что ты корчишься? Танцуешь… Этого я от тебя не ожидал, признаться, это ново. Дай-ка я погляжу. Вся твоя сила в том, что ты до поры до времени не боишься показаться смешным. Пока еще. А хочешь я стану тобой? Нет ничего проще: танцуй, капитан, разучивай движения, старательно повторяй за учителями, их у тебя много, и не вздумай остаться в стороне. Вся жизнь — пляска святого Витта, а ты думал — менуэт.
Не ступени — перекладины. Темно. Тяжелое пожилое тело на ослабших ногах. Чужое тело. Дрянь. Скиньте с меня эту тяжесть. Ноги — мои, и на каждой по капкану… Не стану плясать — мне страшно. Я безумен. Лестница крута и бесконечна. Только вверх, в этом спасение. Не останавливаться, лезть и лезть, подтягиваться на чужих слабых руках, цепляться пальцами, зубами грызть…
Нет лестницы. Холод площадки, огненные кляксы в глазах. Мутный фонарь под дырявым навесом. Нечем дышать — они украли воздух отовсюду. Догнать! Вот он, Питер, скалится из озера. Нужно только перелезть через поручень и шагнуть, там невысоко, но я не пойду к тебе, слишком много чести для вора. Я достану тебя и отсюда, если только ты не нырнешь…
Десять стрел. Первая летит на пятьсот шагов, вторая на четыреста девяносто, третья на четыреста семьдесят, а последняя в магазине, десятая, на триста десять. Мягкий спуск. Еще! Еще! Рыча, он посылал стрелы в небо, чувствуя под руками вздрагивающий металл. Еще! А-а! Чья-то голова в люке. Зря. Получи. Промах, рикошет! Нет головы. Кто-то сыплется вниз по трапу, дробный топот ног — прочь, прочь… Где ты спрятался, Питер? Стреломет туго ходит в горизонтальной плоскости. Одному из нас не жить, но не мне. Или никому, если ты окажешься упрям…
Дышать. Отдайте воздух.
Сил больше не было. Ноги скользили и разъезжались. Шел дождь, и «Декарт» таял, как леденец. Истончалась, корежилась броня, рваные листы, агонизируя, закручивались невиданными бутонами. Ломая последние деревья, из лесу выходил цалькат, упирался башкой в частокол, крушил подъемные ворота, перед которыми стоял коленопреклоненный Ансельмо, еще не ведавший о грозящей опасности. «Беги!» — кричал сверху Стефан, из последних сил наводя стреломет в разверстую пасть, воняющую гнилью и смертью, с ужасом понимая, что расстрелял все стрелы. Но все равно Ансельмо погиб.