Триерарх (капитан), центурион и остальные члены экипажа принимают меня за важную шишку, выполняющую какой-то секретный приказ императора. Недаром ведь мне позволили перевезти коня и мула, которые стоят в трюме неподалеку от гребцов и добавляют ароматов. Я никого не переубеждаю, в контакт не вступаю, веду себя малость заносчиво, как положено важной птице. В римском обществе личные качества — ничего, а статус — всё. Или ты чморишь, или тебя. Мне выделено место на главной палубе у полуюта под брезентовым тентом. Манипуларии отсыпаются днем в носовой части, перед мачтой, не заходя за нее без дела. По большей части это галлы, как римляне называют кельтов. Я больше похож на них, чем на римлянина, говорю без акцента на кельтском — вроде бы свой, но и на латыни объясняюсь не хуже, и мне оказывают почести триерарх и центурион, поэтому манипуларии и матросы на всякий случай обходят меня стороной. Одиночество не напрягает меня. В море мне не бывает скучно. Могу встать у фальшборта в тени паруса и часами смотреть на бирюзовую воду, слушать ее плескот, когда погружаются и выныривают весла, и думать думы. Пока в планах построить парусник и смотаться в Индию, удовлетворить здоровое любопытство. Дальше будем посмотреть, чем заняться. Я теперь небедный гражданин пока еще Римской республики, так что могу себе позволить многое.
В Остию мы прибыли в конце одиннадцатого дня. Трирему вытянули носом на берег и первым делом отправили контубернию, чтобы отнесли на почтовую станцию почту от императора сенату и другим чиновникам и частным лицам. Затем свели на берег моего коня и мула и с радостью попрощались со мной. Я остановился на постоялом дворе, заплатив за ночевку один сестерций за себя и второй за своих животных, которых накормили прошлогодней, потемневшей ячменной соломой. Мой Буцефал жевал ее, обиженно фыркая. Меня накормили запеченной курицей с пшенной кашей и белым вином, сильно разведенным, чтобы, как предполагаю, труднее было понять, что сильно прокисло. Я тут же отправился спать в свою коморку, иначе наговорю хозяину постоялого двора много фигурных слов, запас которых в латыни сильно уступает русскому языку, приходится повторяться. В таких случаях часто перехожу на могучий, который римляне принимают за галльский, галлы — за греческий или фарси, а греки и персы — за скифский. Мнение последних мне неизвестно.
Утром я отправился в Рим. Город Остия, вытянувшийся вдоль правого берега реки и защищенный крепостной стеной высотой метра четыре с половиной, я пересек вдоль. Охрана на воротах даже не дернулась, чтобы досмотреть, что везу на муле. Видимо, на купца я совсем не похож. С тех пор, как бывал здесь в последний раз во времена Гая Юлия Цезаря, Остия сильно разрослась. Сколько в ней сейчас жителей, точно не скажу. По моим прикидкам где-то тысяч тридцать. В первой линии у реки трехэтажные склады: на нижнем хранят товары, на втором расположены офисы, на третьем — жилые помещения. Такие здания называют хорреа. Вдоль них проходит главная улица шириной девять метров, на другой стороне которой храмы, амфитеатр, таверны, термы… На третьей и четвертой улицах находились одно-двухэтажные домусы богачей, а дальше высились четырех-пятиэтажные инсулы для бедняков.
Выехав из города, я пристроился к купеческому каравану длиной в римскую милю, не меньше, который еле плелся. Я сперва двигался с той же скоростью, но стало скучно, решил возглавить колонну. Оказалось, что наша отставала всего метров на пятьсот от предыдущей, а та в свою очередь на такое же расстояние от следующей, перед которой скакали, постепенно удаляясь, плотной группой всадники, человек сто двадцать. Я примкнул к ним. Часа за четыре легкой трусцой мы добрались до Рима, куда сейчас ведут все дороги.
Глава 19
Постоялый двор, в котором я остановился, находился на Остийской дороге метрах в трехстах от городских стен высотой метров восемь и с башнями метра на три-четыре выше. Заправлял в нем однорукий громила с красным, налитым кровью лицом. Наверное, гипертоник. Звали его Марий. Не хватало у хозяина постоялого двора левой руки, в которой правши, а он относился именно к ним, держат щит. Предполагаю, что потерял не в бою, потому что этой руке достается чуть ли не в последнюю очередь. Хотя мог убегать, бросив щит, и закрываться левой от копья или меча догоняющего всадника. Военного во мне он не признал или не признался.