Увидев Гераклиду у своих ног в луже крови, Флавия, в девичестве Летилия, отшвырнула скутум и гладиус, помахала двумя руками зрителям, медленно сделав два оборота. Было заметно, как ее прет от восторга зрителей. С моего места не было видно, но уверен, что она плачет.
— Я ухожу навсегда! — крикнула Флавия, стоя лицом к длинной южной стороне, на которой самые престижные места, потому что там больше тени, повернулась на сто восемьдесят градусов и повторила для зрителей северной.
Не уверен, что ее услышали. Рев на трибунах стоял такой, будто пообещала отдаться каждому зрителю.
Продолжая махать в воздухе руками, теперь уже бывшая гладиатриса направилась к короткой восточной стороне, где был выход на арену из служебных помещений и ждал я. По пути разминулась с двумя лорариями с носилками для выноса трупа и третьим с мешком с песком, чтобы засыпать кровь.
— Я победила! — размазав слезы на щеках, оповестила она и повисла на моей шее.
Ее горячее тело еще тряслось от переполнявших эмоций и пахло, как во время занятий любовью. Я даже начал реагировать, а сейчас не время и не место.
— Молодец! — похвалил я. — Всё, ты больше не гладиатриса Одиссея, а Флавия Октавия.
Уверен, что вторая часть ей понравилась больше, чем похвала.
Освободившись от ее рук, сказал:
— Мне надо выходить.
— Я буду молиться за тебя богине Виктории! — пообещала Флавия.
— Лучше забери выигрыш в девять сотен сестерциев и повтори ставку на меня, — посоветовал я.
Делать самому ставки на свою победу — дурная примета.
Сражаться мне предстояло с гопломахом, изображавшим греческого гоплита. Вооружен копьем-дори длиной около трех метров и коротким прямым кинжалом-ксифосом. Щит-гоплон круглый бронзовый, который еще называли аргосским в честь города Аргос, где то ли был изобретен, то ли изготавливали. На голове коринфский шлем, как у меня, но с гребнем из конских волос, покрашенных в красный цвет. На правом предплечье бронзовая маника. На ногах обмотки из дерюги высотой до колена и при этом босой. У каждого свой вкус.
Он сразу попер в атаку, держа дори над плечом и действуя им быстро. Я работал больше ногами и туловищем, уклоняясь от железного наконечника длиной сантиметров двадцать, плоского, листовидного, без ярко выраженного ребра жесткости. По возможности отбивал древко саблей косыми ударами, после которых оставались надрезы или счесывалась стружка. Перерубить прямым ударом древко из крепкого и упругого ясеня трудно, даже если зафиксировать его на твердой поверхности, а уж когда держат на весу, и вовсе нерешаемая задача. Зато множество мелких надрезов, в конце концов, могли сыграть свою роль. Оставалось только продержаться так долго. Я больше надеялся на то, что вымотаю соперника. В отличие от меня, на нем больше доспехов и надо таскать щит. С другой стороны получалось так, что я работал по внешнему радиусу, а он по внутреннему, расходуя меньше сил.
Я таки убаюкал его однообразными действиями. Постоянно заходил за правую руку, имитировал одинаковые атаки справа, отпрыгивал в ту же сторону от его копья или отбивался от него саблей. Я чувствовал, как в нем зрело решение поймать меня на этом маневре. Один раз он, громко шмыгнув носом, дернулся, но не довел до конца. Я даже притормозил, чтобы он убедился, как легко мог победить. Когда в следующий раз услышал его шмыганье, отпрыгнул от копья не вправо, как обычно, а влево, и мой противник, повернувшийся вправо, чтобы поймать меня там, оказался ко мне открытым левым боком и немного спиной. Инерция помешала ему быстро повернуть в обратную сторону, и я успел в два прыжка разорвать дистанцию и рассечь руку в районе плечевого сустава и немного зацепить спину. Рана была неглубокая резаная, из которой ручьем хлынула кровь. Я отскочил на безопасную дистанцию, крутнувшись и отбив копье саблей.
Гопломах сперва не собирался сдаваться. Наверное, решил, что рана не очень серьезная, ведь левая рука все еще удерживала щит. Он попер в атаку, теперь уже не обращая внимания на мои подставы. Продержался минуты три-четыре. К тому времени щит стал слишком тяжел. Да и потеря крови, наверное, сказалась, потому что движения стали медленнее, вялыми. После очередной безуспешной попытки проколоть меня копьем, противник вдруг попятился и посмотрел на судью, довольно азартного мужичка, который ахал и охал громче зрителей. Не знаю, из какого он сословия, кто по жизни, но похож на трактирщика. Видимо, судье тоже надоело носиться по арене вслед за нами или получил инструкцию от мунерария Карфагенянина не допустить потерю его гладиатора.