Подняв паруса, рванули с попутным северо-западным ветром к Мессинскому проливу. День был теплый, солнечный. На полуюте матросы установили три шезлонга, на которых я расположился с Флавией и Рамзесом. На низком четырехногом столике бронзовый пузатый кувшин с пониженным центром тяжести, чтобы не переворачивался при качке, в котором терпкое красное вино, купленное мной у другого торговца, и сушеный инжир. Мы все трое обожаем сладкое. Верная примета гладиаторов. Болтаем о всякой ерунде, но только не о своем рискованном прошлом.
— У меня были сомнения, остаться в своей деревне и купить финиковый сад или перебраться в Александрию, приобрести большую лодку и заняться ловом рыбы. Пока жил на вилле и смотрел, как Крокута обрезает деревья и виноградную лозу, склонялся к первому, сейчас решил, что второе лучше! — весело поделился Рамзес своими планами.
Я не все время торчал на стапеле, наблюдая за строительством тендера. Иногда ходил на охоту, а сразу по приезду и в начале весны сделал обрезку фруктовых деревьев и лозы вместе с Таулом, которого предупредил, что отрежу пальцы, если что-нибудь запорет. Хороший стимул всегда помогает в работе. Раб не сделал ни одной ошибки. Или я не заметил их. Флавия тогда удивилась, откуда я все это знаю?
— У родителей моей мамы были большой сад и виноградник. Она заставила моего отца купить такие же, после чего сама руководила всеми работами. Научила и меня, — придумал я очередную байку.
Самое забавное, что мои познания в кораблестроении и кораблевождении ее не удивляют, считает их само собой разумеющимися, потому что служил охранником на торговом судне. Знала бы она разницу между уровнем знаний, необходимых садоводу и корабелу. Первых и довольно приличных на Апеннинском полуострове, как собак нерезаных, а вторых, даже среднего уровня, по пальцам можно пересчитать.
В Ионическом море нас подхватил свежий норд и понес курсом бакштаг и со скоростью узлов двенадцать-тринадцать к африканскому берегу. Пассажиры были уверены, что такой быстрый переход по открытому морю — дело обычное, поэтому только восхищались, а вот Лавису и матросы заценили и сделали вид, что не боятся находиться так долго в отрыве от берега. Они потихоньку привыкают к компасу, к рулю с румпелем, а не рулевым веслам, стакселю и кливерам. Именно в открытом море они прониклись важностью всех этих новшеств. К сожалению, все это так и не приживется, исчезнет из этой эпохи вслед за мной.
К вечеру четвертых суток после выхода из Мессинского пролива мы увидели Александрийский маяк. Громче всех радовался мой старший помощник Лавису и поглядывал на меня, как на колдуна.
Флавия это заметила и спросила:
— Почему он так смотрит на тебя?
— Он всю жизнь проработал на галерах, которые ходят вдоль берега, поэтому считает чудом, когда парусные суда добираются до нужного места, — объяснил я, не сильно покривив душой.
Флавия сделала вид, что поверила, но теперь и она начала поглядывать на меня, как на фокусника-халдея, которые заняли в Риме, да и во всем Средиземноморье, и эту нишу в дополнение к составлению гороскопов. Впрочем, из Италии их недавно выгнали по приказу императора. Халдеи устраивали представления в шатрах на форумах или в домах у богачей. Любимым фокусом было оторвать у голубя голову, кинуть ее вместе с телом в ящик, закрыть крышку, поколдовать над ней и выпустить живого. Я объяснил жене, что это две разные птицы.
— Ты обратила внимание, что они используют только белых голубей? Как думаешь, почему? — спросил я.
— Они красивее и считаются священными, — сразу ответила она.
— Потому что они похожи, не отличишь, — сказал я. — Двух таких разноцветных трудно найти. Кто-нибудь обязательно заметит подмену.
Так вот теперь Флавия пытается понять, откуда у меня столько белых голубей.
Ночью мы дрейфовали неподалеку от берега, а утром зашли в гавань. У грузовых причалов было пусто, поэтому я сразу приткнулся к ближнему. Ни таможенников, ни купцов не видать. Только рыбаки суетились возле разнокалиберных лодок, вытащенных на берег.
— Вот ты и дома, — сказал я Рамзесу.
— Еще нет, — возразил он. — Только после полудня доберусь.
— Как повидаешься со своими, приходи. Мы дня три-четыре простоим или дольше, — обняв его на прощанье, пригласил я.
За время перехода мы сдружились еще крепче. Иногда от скуки фехтовали на главной палубе. Кто-то из матросов видел Рамзеса на арене, опознал. Бывший гладиатор проболтался, кто я такой. Члены экипажа поверили не сразу, но после этого зауважали и перестали удивляться чему-либо. По их мнению, раз уж я побеждал всех на арене, то и в судовождении должен быть самым лучшим, что и доказал, выведя тендер прямо к Александрии.