— Всего три миллиона⁈ — возопил бывший консул суффект. — Да ты издеваешься надо мной! Цена ей пять, не меньше!
— Так продай за пять, — спокойно посоветовал я. — Видел у твоих ворот толпу людей. Это, наверное, покупатели, у которых есть такие деньги.
— Марк, не горячись, — так же спокойно произнес Квинт Амбросий.
Как предполагаю, ростовщик с одной стороны заинтересован в том, чтобы латифундия ушла как можно дороже, потому что все вырученные деньги рано или поздно окажутся у него, а с другой — хотел бы, чтобы наконец-то была продана, и ему вернули долги с процентами, явно немалыми. В Риме сейчас ставка начинается с десяти процентов при серьезном залоге, а без такового устремляется круто к небесам. Скорее всего, именно под латифундию Марк Валерий Мессала и брал в долг.
— Хорошо, поскольку тебя порекомендовал человек, которого я уважаю, — перестав гневно сопеть, показал продавец на ростовщика, — готов снизить до четырех с половиной миллионов.
— Даже три с половиной будет много, — продолжил я гнуть свое и принялся за коквиум, который понравился мне меньше, чем предыдущие две сладости.
Впрочем, под хорошее вино зашло нормально.
Марк Валерий Мессала разразился гневной тирадой, в конце которой сбавил цену на полмиллиона. Я слопал еще одно суфле и поднял на трех миллионов шестисот. Торг закончили еще через полторы сотни тысяч — на четырех без четверти, как выразился продавец. Такая формулировка тешила ему душу. Типа продал за четыре ляма без какой-то там мелочевки.
Тут же был составлен и подписан обеими сторонами и десятью свидетелями договор купли-продажи. Девять из них были клиентами продавца, а десятым — ростовщик, слово которого в суде весит больше. Римляне считают, что благородный богатый человек с незапятнанной репутацией всегда говорит правду, в отличие от сотен голодранцев, которые соврут — недорого возьмут.
Я передал продавцу, а он ростовщику, векселя на четыре миллиона сестерциев, полученные от купцов за индийские товары, и получил «сдачу» — новый вексель на двести пятьдесят тысяч. Еще один на неизвестную мне сумму был оформлен на имя Марка Валерия Мессалы, чуть ли не подпрыгивавшего от счастья, а все остальное вернулось к Квинту Амбросию, у которого было больше поводов скакать от радости, но вел себя спокойно. Мы перекинулись фразами вежливости, выпили за удачное завершение сделки, после чего покинули гостеприимного хозяина, оставив его с девятью клиентами, подписавшими договор. Как догадываюсь, им посоветуют забыть, что сегодня хоть что-то заверяли. Если и когда Марк Валерий Мессала решит по суду отобрать латифундию, уже будет нечем платить клиентам, а римское право утверждает: нет денег — нет свидетелей.
Мне было по пути с ростовщиком, прогулялся до его конторы, предложив по пути:
— Когда он будет продавать домус, извести меня.
— У тебя хватит на него⁈ — удивленно спросил ростовщик.
— Сейчас нет, но года через два, когда Марк Валерий промотает остатки наследства, могут быть, — ответил я.
— М-да, отец собирал по крупицам, а сын разбрасывает горстями, — согласился Квинт Амбросий.
— Уверен, что, именно благодаря таким, ты и стал богатым, — напомнил я.
— Не только им, — возразил он. — Сперва меня к таким не подпускали конкуренты. Да и предложить было нечего. Не буду говорить, с какой суммы начинал, не поверишь.
Еще и как поверю. На самый верх забираются те, кто оттолкнулся от дна. Выросшие в богатстве предпочитают катиться вниз, а не карабкаться вверх.
Дома меня ждал сложный разговор, поэтому не спешил. Вернулся к обеду, лучшей частью которого было вино с виллы. Не высокого, конечно, качества, зато без гадких добавок. Обедали в триклинии за столом и всей семьей. Это становится модным. Раньше женщины питались отдельно и лежа кушать не учились. Флавия нашла домус, выставленный на продажу, осмотрела его. Теперь делилась впечатлениями и прогнозами, на сколько можно будет сбить цену.
— Завтра вместе сходим, посмотришь, — потребовала жена.
— Не пойдем, — ответил я. — Денег на него нет.