Фзаглючении пастроим лиснтсу паступеньгам паступеньгам фверьх патамуша атвет пряцца в аблаковыси хде перефыя. Нихдеишшо токатам. Крабкацца лесть литеть. Ойуй! Ойуй! Ойуй! Фверьх фверьх апатом вазвращщацца пад лууунной луууной па бизграйныму полюуу. Бац! Туты зкаске кааанетс!
Мне-то казалось, что я отлично справилась с заданием, тем более что времени дали совсем мало. Но они даже не дочитали моё творение до конца. Черепушка держала мой лист за уголок, точно он был пропитан ядом. И закатила знаменитую сцену — ну, помните, «безмозглая-мина-безумная-дебилка»? Когда она добралась до «позор-на-мою-голову», она уже брызгала слюной прямо мне в лицо. А меня вдруг потянуло погладить её по щеке. Ну как ещё человека утешить? Она была вся такая несчастная-разнесчастная. Мне ужасно хотелось сказать: «Да ладно, миссис Черпенс, не переживайте вы! Подумаешь, сочинение. Вы же от моей белиберды не умрёте? И вообще — почитайте, там кое-что очень здорово написано. И смешно. Ну не убивайтесь так, ей-богу! Другие-то хорошо написали. Вот у Саманты точно намного-много-много выше среднего».
Но я ни слова не могла Из себя выдавить. Просто пялилась на неё, и всё.
— Вы… — прошипела Черепунция мне в лицо.
— Мы? — Я очень удивилась.
— Вы, вы, барышня! Вы… непробиваемы!!!
— А нас надо пробить?
Тут уж она потащила мена к директору и вручила ему мою писанину. Он взял листок, точно послание с того света. Приподнял за краешек и скривился: то ли вонь почуял, то ли опасался чего-то очень-преочень опасного, заразного, ядовитого.
— Что… это? — произнёс он.
— Письменная работа, — ответила я.
— Письменная?
— Да, сэр. Она же написана.
— И что же тут, с твоего позволения, написано?
Он сверкнул очами. Заскрежетал зубами. Запыхтел. Ему действительно нужен ответ?
— Тут белиберда, сэр.
— ИМЕННО. БЕ-ЛИ-БЕР-ДА. ЛУЧШЕ НЕ СКАЖЕШЬ. ЦЕЛАЯ СТРАНИЦА. АБСОЛЮТНОЙ. ИДИОТСКОЙ. БЕЛИБЕРДЫ!
Я видела, что его так и подмывает выругаться, ввернуть какое-нибудь запретное словечко, как сделала миссис Черпенс. А меня так и подмывало сказать ему, что это нормально, что пусть — если ему от этого легче — обзывает меня, как хочет, даже покрепче[9]. Ведь я и на его голову позор. Так что пусть ругается — я выдержу, спорить не стану. Но я решила воздержаться. Просто сказала:
— Я согласна, сэр.
— Согласна? Ах, она согласна! Да что ты о себе возомнила? По какому праву?.. Кто ты такая?
— Не знаю, сэр. Самой интересно: кто я такая? И что я тут делаю?
Миссис Черпенс застонала. И ухватилась за край директорского стола.
— Издеваешься? — спросил директор.
— Нет, сэр.
Миссис Черпенс снова застонала.
— Дорин! — завопил директор. — Дорин, дайте-ка мне телефон её матери.
Из соседней комнаты появилась Дорин, секретарша директора.
— Да-да, мне нужно связаться с матерью вот этой барышни.
Я заикнулась было, что охотно скажу ему мамин номер, но он так на меня зыркнул, что я закрыла рот.
Дорин вышла и вернулась с номером телефона.
— Спасибо, Дорин, — сказал директор. — Пока больше ничего не требуется.
Он снял трубку. Набрал номер. Дозвонился до миссис МакКи насчёт её дочери. Сказал, что очень бы хотел, чтобы миссис МакКи заехала в школу. Безотлагательно, если возможно. Прямо сейчас.
— Нет, — произнёс он. — Она жива-здорова, миссис МакКи, но я хотел бы видеть вас лично.
Он положил трубку. И сказал:
— Она выезжает.
— Она быстро приедет, — заверила я директора. — Мы ведь живём совсем…
— Мы ЗНАЕМ, где вы живёте! — заорал директор. — В подсказках не нуждаемся, премного благодарны! Миссис Черпенс, может, воды? Вы что-то побледнели…
— Да, пожалуйста… Спасибо… — пролепетала Черепушка.
— И присядьте, миссис Черпенс. Дорин! Будьте любезны — стакан воды.
Дорин принесла воду. Они сидели. Я стояла. Мы ждали маму молча. Я разглядывала картину на стене. На ней было блюдо с фруктами, судя по виду — вкусными. Наверно, в плохие дни (вроде сегодняшнего) директор смотрит на эти фрукты и мечтает быть кем-то ещё, а не директором школы. Например, бананом. Или сливой. Или гроздью винограда. Я попыталась вообразить директора в виде винограда. Он был бы куда счастливее, ей-богу!
9
Мысли о ругательствах. Да, я знаю, что ругаться — последнее дело. Употреблять ругательные слова нехорошо, невежливо — короче, очень и очень плохо. Но иногда больше ничего не срабатывает, верно? Видимо, для этих случаев и существуют ругательства. А сейчас я скажу что-то, что говорить и вовсе не положено. Но скажу. Иногда произносить ругательства — одно удовольствие. Эти слова кажутся очень хорошими, единственно верными. Они такие округлые и сладкие во рту и так ловко из него выскакивают. (Не думаю, кстати, что миссис Черпенс подпишется под этим заявлением — несмотря на её соло на тему «безмозглая-дебилка-позор».)