— А я поеду, — сказал Астахов. — Этнолингвистов и там не хватает.
— А язык? — спросил я.
— Выучу, — пожал плечами Астахов.
Они были любопытной парой. Ляля была глазастая, с пышной гривой черных волос и яркими губами. Астахов длинный, худой, нескладный. Типичный ботаник.
— Сейчас выпьем самогонки, — сказал Астахов. — Сегодня выгнал.
Он ушел на кухню.
— Где преподает? — спросил я Колю.
— В МГУ.
— И что им здесь не сидится?
— Ляля дочка писателя Васильева, — сказал Коля. — Про белых лебедей читал?
— Читал, — кивнул я. — Но сам Васильев вроде в Америку не собирается.
— А Ляля с ним не живет. Родители давно развелись.
— Понятно, — сказал я.
Я подумал, что все-таки не очень хорошо разбираюсь в московской жизни. Как был провинциалом, так и остался. Для меня Москва даже в нынешнем ее виде по-прежнему город мира. А Ляле, видимо, подавай Нью-Йорк. Астахов там тоже будет дурь гнать?
— По самогону он специалист высшего класса, — сказал Коля. — Впрочем, как и по этнолингвистике. Но такую самогонку, как у него, я мало где пил.
Коле можно было верить. Лингвист-диалектолог, он объездил не только Белоруссию, но и Украину с Польшей. А что пьют аборигены?
— Давненько не пивал полесской, — вздохнул я.
— Сейчас московской попробуешь.
Астахов вышел из кухни с бутылью, в которую под завязку были напиханы апельсиновые корки.
— Я ее очищаю сначала марганцовкой, потом корками, — сказал он. — Настаивается не хуже коньяка.
Мы выпили по стаканчику и закусили бутербродами со шпротами, которые подала Ляля. Самогонка действительно была отменная.
— Хватит мучиться, — презрительно покосилась на бутыль Ляля. — Я Петра уже пристроила ординарным профессором в университет Торонто.
«Торонто вроде в Канаде», — подумал я.
— Потом переедем в Америку, — посмотрела на меня Ляля. — Главное, зацепиться.
Я согласился. Зацепиться — очень важный момент в жизни. Как зацепишься, так и провисишь. Была бы пещера хорошая.
— А вы чем занимаетесь? — в упор разглядывала меня Ляля.
— Бомблю, — пожал я плечами.
— Шура писатель, — сказал Коля.
Шурой меня называли только студенческие товарищи. Это повелось с наших первых выездов на рыбалку. По вечерам в лесу какие развлечения? Спирт да приколы. «У Шуры шары, шуруп и шайба», — декламировал Саня Калюта. Он у нас был записной остряк.
— «Бомблю» — это «вожу»? — заинтересовалась Ляля.
— Ну да. Вчера одну девушку подвозил. Сама в коротком платье, в руках кошелек и бутылка водки в авоське. Упала на сиденье, сказала адрес и тут же уснула.
— Почему? — удивился Астахов.
— Пьяная, — объяснил я.
— Бутылка водки початая? — спросил Коля.
— Нет. — Я тоже удивился.
— И что дальше? — перебила нас Ляля.
— Ничего, — посмотрел я на нее. — Возле дома разбудил. Она говорит: «Пойдем выпьем». «Не могу, — отвечаю, — за рулем. Давай плати, как договаривались». «А мы договаривались?» — кокетничает девица.
Я замолчал.
— Заплатила? — после паузы спросил Коля.
— Куда она денется? — сказал я. — Не было бы денег, отдала бы натурой.
— Какой натурой? — плотоядно облизнулась Ляля. Сейчас она была особенно хороша. Хлебнет с ней Астахов в своем Торонто или где они там окажутся!
— Водкой, — сказал я. — Забрал бы бутылку, и все дела.
— Вот поэтому я и сваливаю, — разочарованно отвернулась от меня Ляля. — Здесь ни с кем ни о чем нельзя договориться.
— Почему? — разлил самогон по стаканчикам Астахов. — Хорошо сидим.
Видимо, ему тоже не особенно хотелось сваливать в Торонто. Но кто его спрашивает?
— А я перехожу в страховой бизнес, — отдышавшись, сказал Коля. — Костя к себе зовет.
— Это какой Костя? — перестал я жевать.
— Мент. Мы с ним в «Крыжачке» танцевали. После университета он пошел в менты, а сейчас открывает страховую компанию. Берет к себе заместителем.
— И правильно, — сказала Ляля. — Откроешь за границей филиал и свалишь. Все так делают.
— Все, да не все, — взял еще один бутерброд Коля. — Там стартовый капитал знаешь какой нужен?
— А мы без капитала, — закрыла тему Ляля. — Здесь только такие, как наши соседи по подъезду, остаются.
— Им не нравится запах самогона? — посмотрел я на Астахова.
— И это тоже, — поморщился тот. — Но в основном интеллигенты.
— То же самое было в семнадцатом, — кивнул я. — Хоть коммунизм, хоть капитализм, а интеллигенты никому не нравятся. Гнилая кровь.