— Наконец-то попался грамотный писатель! — обрадовалась она. — Только и слышу с утра до вечера: «одно кофе», «одно кофе».
— И одын булочка, — добавил Ахмед».
В советской литературе существовал клан классиков-националов, о которых знал любой школьник. Все они были заслуженные, увенчанные премиями и государственными наградами. О квартирах, дачах и гонорарах и говорить не приходится. Но и среди классиков существовала градация. Истинными небожителями считались писатели из союзных республик: Олесь Гончар, Эдуардас Межелайтис, Нодар Думбадзе, Мухтар Ауэзов, Чингиз Айтматов, Мирзо Турсун-заде. О последнем, кстати, тоже был написан стишок. «Там Мирзо турсует свое заде», — говорилось в нем.
В белорусской литературе всесоюзными классиками были Максим Танк и Василь Быков. Это если не считать Купалу и Коласа, конечно.
Однако огромная Россия состояла из множества национальных республик, которые тоже тщились внедрить в сонм небожителей кого-нибудь из своих классиков. Но на то и центральная власть, чтобы тащить и не пущать. Существовала строгая субординация. Всем сестрам воздавалось по серьгам, но в определенном порядке.
И все же, как говаривали в кулуарах писательских собраний, настоящий талант пробьет себе дорогу к славе. Имя Ахмеда Цадатова стояло в одном ряду с именами, предположим, Юхана Смуула или Сильвы Капутикян. А может быть, и чуть выше.
Однажды у меня на столе зазвонил телефон.
— Зайди, — услышал я в трубке голос Вепсова.
Директор звонил мне только в исключительных случаях, обычно его распоряжения передавала мне секретарь Галя.
— Сидят, — кивнула на дверь, ведущую в комнату за сценой, Галя.
— Кто? — спросил я.
— Маленький, толстый и с акцентом, — сказала Галя.
Галя в секретари попала недавно и еще не научилась различать писателей по именам.
Я не стал уточнять, кто этот толстый и с акцентом. Сама Галя девушка была рослая, поэтому определение «маленький» можно было смело исключать.
Я открыл дверь и шагнул в святая святых.
— Заходы! — махнул рукой Ахмед Цадатов. Во второй он держал рюмку.
Вепсов снисходительно усмехнулся. Обычно в этой комнате хозяином себя чувствовал Бочкарев.
С Цадатовым я познакомился еще в Минске. У нас проходило какое-то всесоюзное совещание, и мне было велено встретить на вокзале Цадатова.
— Бери мою машину, — распорядился секретарь Союза писателей Иван Чигринов. — Знаешь Цадатова?
— Слышал, — сказал я.
— Станет предлагать выпить — не соглашайся. Вези прямо в гостиницу. А чарку ему мы здесь нальем.
— Один едет?
— С сопровождающими лицами. Думаю, в машине места хватит. Если нет, поедешь троллейбусом. Все понял?
Я понял не все, но уточнять не стал. Разберусь на месте.
Московский поезд подкатил к перрону, и из вагона номер девять, в котором ехал Цадатов, стали выходить пассажиры.
«Не торопится», — подумал я, когда ручеек этих самых пассажиров иссяк.
Через какое-то время в двери вагона появился Ахмед. Из-за живота ему трудно было разглядеть ступеньки. Мы с проводницей почтительно подхватили его под руки.
— Его принимайте, его! — показал Цадатов.
В дверном проеме показался бочонок. Я попытался его принять, но человек с бочонком легко спрыгнул на перрон, не заметив меня.
— Молодэц! — сказал Цадатов. — Это Минск?
— Минск, — кивнул я.
— Значит, приехали куда надо. Машина есть?
— Есть! — по-военному отчеканил я.
Мне стоило большого труда не взять «под козырек», что было бы вполне уместным.
— Тоже молодэц, — сказал Ахмед. — Белорус?
— Конечно.
— Белорус хороший писатель, особенно Быков. Танк есть?
— Есть!
На этот раз я все-таки вытянул руки по швам и встал по стойке «смирно».
— Веди, — распорядился Ахмед.
В машине Цадатов сел рядом с водителем, мы с помощником разместились сзади. Бочонок уютно покоился между нами.
— Что в бочонке? — спросил я помощника, прислушиваясь к легкому плеску в нем.
— Коньяк, — сказал помощник. — Дагестанский.
— Самый лучший, — уточнил с переднего сиденья Цадатов. — Тебя тоже угостим.
Он говорил с сильным акцентом, но понять его тем не менее было можно.
Отведать в тот раз самый лучший коньяк мне не довелось. Зато была велика вероятность, что я вкушу его здесь, в комнатке Вепсова, потому что на столе стояла початая бутылка именно дагестанского коньяка.
По глазам Цадатова я понял, что он не признал во мне белорусского хлопца, когда-то встречавшего его на минском вокзале.